Уилбур Смит - Падение с небес

Сторма вскочила на ноги и рванулась в сторону, петляя по склону, инстинктивно двигаясь прочь от преследователя – но и от спасителя тоже. Она вдруг оказалась совершенно одна; в безумном страхе Сторма мчалась, не разбирая дороги, все дальше, в самые укромные места буша, где ее уже никто не услышит. Она поняла, что Марк оказался прав, когда не хотел использовать ее как живца. Он прекрасно знал, насколько опасна игра, которую они собирались затеять, но в своем самонадеянном упрямстве, смеясь над его возражениями, издеваясь над его страхами, Сторма настояла на своем, и он наконец с большой неохотой уступил. И теперь, до смерти перепуганная, она бежала, задыхаясь, куда глаза глядят; от страха ее сердце бешено колотилось, и ноги подгибались, как вареные макаронины.

Один раз она попыталась повернуть обратно, но, как старая и опытная гончая, преследующая зайца, он предугадал ее маневр и вовремя перекрыл ей дорогу; она снова бросилась в другую сторону и вдруг выбежала прямо к реке. Из-за дождей в верховье Бубези уровень воды поднялся; река величаво катила воды мимо. Сторме снова пришлось повернуть и бежать вдоль берега, и она сразу же попала в густые заросли колючего кустарника, который плотно обступил ее, оставив только узкие проходы – целый лабиринт темных запутанных поворотов и тупиков, где она, конечно же, почти сразу заблудилась, не зная, где искать спасения. Затаив дыхание, Сторма остановилась и прислушалась, стараясь хоть что-нибудь увидеть сквозь пелену слез, выдающих страх и ощущение беспомощности.

Волосы мелкими прядками падали ей на лоб, щеки пылали, от слез глаза сверкали лихорадочным блеском.

Она ничего не слышала, колючие кусты окружали ее плотной стеной. Почти как слепая, Сторма медленно повернулась и, охваченная ужасом, тихонько зарыдала. Потом выбрала один из узеньких проходов и нырнула в него.

Он поджидал ее совсем близко. За первым же поворотом она чуть ли не уткнулась прямо ему в грудь.

Только в самое последнее мгновение Сторма увидела жадно вытянутые к ней толстые загорелые руки со скрюченными пальцами, готовыми схватить ее.

Она громко и пронзительно закричала и, отпрянув, бросилась обратно по проходу, которым пришла, но его пальцы успели вцепиться в тонкую ткань блузки. Та разорвалась легко, как бумага, а Сторма побежала дальше, и сквозь разрыв перед ним мелькала голая молочно-белая спина, суля ему райские утехи, и это еще больше распалило его. Он захохотал ей вслед, и этот хриплый задыхающийся хохот поверг ее в ужас.

Он не отставал, гоняясь за ней по зарослям кустарника, играя с ней, как кошка с мышкой. Уже два раза, имея возможность схватить ее и удержать, он давал ей возможность ускользнуть из его лап – о, какое мучительное наслаждение он испытывал, слыша ее пронзительный крик от его прикосновений, снова и снова видя в глазах ее безумный ужас, который гнал ее дальше и дальше в попытках спастись от него.

Наконец Сторма выдохлась. Она прижалась спиной к непроходимой стене колючих зарослей и села на корточки, прикрыв наготу обрывками кофточки. Тело ее, словно в лихорадке, сотрясалось безудержной дрожью, слезы размазались по щекам пополам с потом. Она затравленно смотрела на преследователя огромными синими глазами.

Он медленно подошел к ней. Наклонился, и она уже не сопротивлялась, когда он положил ей на плечи большие квадратные загорелые ладони.

Он все еще усмехался, но дышал судорожно, губы растянулись, оскалив квадратные белые зубы, возбужденное лицо исказила гримаса похоти.

Он прижался губами к ее губам, и она словно погрузилась в кошмарный сон, когда не можешь ни кричать, ни пошевелиться. Зубы его больно вонзились ей в губы, и Сторма почувствовала вкус собственной крови, маслянистый, с металлическим привкусом. Она задыхалась, а его твердые и грубые, как гранит, пальцы уже мяли ее упругую шелковистую грудь, и тогда она снова ожила и вцепилась ему в запястья, тщетно стараясь оторвать от себя его лапы.

– Да, да, – страстно хрипел он, задыхаясь, – давай, дерись со мной. Сопротивляйся. Да, да, вот так. Правильно, отбивайся…

Голос его заставил ее встрепенуться и освободиться от гипнотического заклятия страхом, и она снова закричала.

– Давай, – говорил он. – Кричи, еще кричи.

Он повернул ее перед собой поперек, опуская поясницей себе на колено, тело ее прогнулось, как натянутый лук, волосы свесились до земли, а запрокинутая белая шейка выглядела мягонькой и беззащитной. Раскрытыми жадными губами он так и впился в ее шею.

Когда одной рукой он задрал ей широкую юбку до самого пояса, она оказалась совершенно беспомощна.

– Ну, кричи же! – сдавленным голосом шептал он. – Давай же, кричи!

Сама не веря в то, что происходит, она почувствовала, как его толстые заскорузлые пальцы, нарочито грубые, взломали ее и полезли внутрь ее тела. Казалось, это не пальцы даже, а когти стервятника, рвущие ее самые нежные, потаенные места. Она кричала не переставая.

Марк потерял их в запутанном лабиринте густых зарослей, и долгие минуты до его слуха не доносилось ни звука.

Он стоял с непокрытой головой, тяжело дыша, и всем своим существом прислушивался к щемящей тишине; глаза его дико сверкали, он ненавидел себя за то, что поддался уговорам Стормы.

Ведь он знал, насколько опасен этот человек, этот хладнокровный и опытный убийца, а он послал практически еще девчонку, юную и слабую девчонку, разыгрывать роль живца, чтобы поймать этого громилу.

Вдруг послышался крик – это была Сторма, совсем близко в кустах; словно камень упал с ожесточенной души Марка, и он со свирепой яростью снова бросился вперед.

Хобдей услышал его приближение в самый последний момент; бросив легонькое, поруганное тело Стормы, он с невероятной быстротой развернулся и, пригнувшись, высоко поднял кулачищи и опустил плечи, весь сжавшись в жесткий комок мышц. Тяжелый и плотный, он встал в стойку боксера-профессионала.

Увидев его, Марк взмахнул орудием, которое изготовил накануне вечером, – длинной колбаской из сыромятной кожи, начиненной свинцовой дробью и прошитой двойным швом. Весивший не менее двух фунтов, этот снаряд прошелестел в воздухе, как крылья дикой утки, – Марк швырнул его со всего размаху, вложив в него всю свою силу, злость и ненависть.

Правой рукой Хобдей попытался поймать этот снаряд. Кость его руки с громким треском сломалась, но кожаный мешочек со свинцом не утратил инерции и влетел прямо в лицо Хобдея.

Если бы не рука, принявшая на себя первоначальный удар и притормозившая полет орудия, удар убил бы его. Но как бы то ни было, голова его резко откинулась назад, и лицо оказалось разбито всмятку.

Всем телом Хобдей рухнул в кусты. В его тело и одежду впились острые шипы, удерживая его, распластавшегося, наподобие резиновой куклы: руки раскинуты в стороны, ноги безвольно повисли, голова свесилась на грудь; на его рубаху пролились темные капли густой крови и покатились вниз до живота, оставляя на зеленой ткани темно-красные следы.