Уилбур Смит - Падение с небес

В сезон паводков, в самый разгар лета, этот рукав реки несет с собой из отложений в глубине Мозамбика размытый латерит – красную железистую глину; окрашиваясь в кроваво-красный цвет, река здесь пульсирует, как живая кровяная артерия, и недаром зовется Красной Бубези.

«Бубези» по-зулусски значит «лев»; первого своего льва Марк выследил и убил именно на этих берегах, в полумиле ниже слияния двух притоков.

Уже почти настал полдень, когда Марк добрался до реки в том месте, где она вырывается из ущелья между двумя утесами. Он полез было в карман за часами, чтобы проверить время, но передумал. Здесь время меряют не ходом металлических стрелок по циферблату, а величавым движением солнца по небу и вечным круговоротом времен года.

Сбросив ранец, он прислонил винтовку к стволу дерева; эти действия показались ему символичными. Вместе с тяжестью, давившей на плечи, казалось, свалился и тяжкий груз с сердца.

Он посмотрел вверх на скалистые утесы, закрывающие половину неба над его головой, и восхищенно залюбовался, как когда-то давно, когда зачарованно смотрел на арочные решетчатые конструкции часовни Генриха VII в Вестминстерском аббатстве.

Эти каменные колонны, которые многие столетия ваяла природа в лице ветров, солнца и воды, обладали таким же легким, эфирным изяществом, но при этом и свободой контуров, не связанной строгими правилами человеческого понимания красоты. Утесы были окрашены пятнами лишайников, яркими мазками красного, желтого и серебристо-серого цветов.

В трещинах и неровностях камня росли корявые низкорослые деревья; поднявшись на сотни футов над своими родичами, они оказались изуродованы и искалечены непредвиденными природными случайностями, словно здесь приложили искусные руки тысячи японских садовников бонсай – мастеров выращивания карликовых деревьев. Эти растения свисали со скалы под немыслимыми углами, словно в мольбе протягивая ветки к солнцу.

Под несколькими узенькими уступами скала потемнела от мочи и испражнений пушистых даманов – горных кроликов, которые кишели в каждой расселине или пещерке утеса. Сидя сонными рядами на самом краешке обрыва, они грели на солнышке свои жирные тела и, лениво щурясь, разглядывали сидящего на дне ущелья крохотного человека.

Марк проводил взглядом полет ширококрылого грифа. Вот птица круто пошла вниз, то планируя, то взмахивая огромными коричневыми крыльями, стараясь поймать восходящий поток воздуха перед скалой; вот вытянула вперед когтистые лапы, чтобы обрести твердую точку опоры; на мгновение остановилась в воздухе и упала на уступ, где на высоте в полторы сотни футов над рекой устроила гнездо. Аккуратно сложив крылья, присела в причудливой хищной позе с вытянутой вперед, покрытой чешуйчатой кожей лысой головой и, переступая с ноги на ногу, заковыляла в сторону по краю гигантского, встроенного в скальную породу, ощетинившегося гнезда, из которого торчали концы голых веток.

Под таким углом Марк не мог разглядеть в гнезде птенцов, но он отчетливо распознал резкие движения головы птицы, вверх и вниз – это она принялась изрыгать из набитого зоба куски дохлятины для своего детеныша. На душу Марка медленно и мягко, словно некая мантия, опустилось чувство умиротворения. Он сел на землю, прислонился спиной к грубому стволу хинного дерева и не торопясь, не ощущая острой потребности, взял сигарету и закурил. Неторопливо вдыхая в легкие дым и выпуская его через ноздри, понаблюдал, как его синие струи поднимаются спиралями в почти неподвижном воздухе.

Марк представил, что на расстоянии сорока миль вокруг нет ни единой человеческой души, а если говорить о белом человеке, то и того больше – милях в сотне, наверное. Эта мысль странным образом успокаивала.

А еще он думал, насколько вся человеческая мелкая, пустяковая суета кажется незначительной здесь, в этом широко раскинувшемся девственном мире. Вдруг ему пришло в голову, что если всех людей, даже тех, которые не знают ничего, кроме торопливой муравьиной беготни в тесных больших городах, однажды хоть на короткое время переместить сюда, то они, возможно, вернутся к своей жизни очищенными, освежившись душой, и их суета станет не столь ожесточенной и яростной, более созвучной величественной природе.

Вдруг шею Марка прямо под ухом обожгло болезненным укусом; он вскрикнул, и все его фантазии и грезы мгновенно улетели прочь. Он тут же хлопнул себя ладонью по шее. Но хитиновый панцирь насекомого оказался прочен: удар Марка, как ни был силен, лишь оглушил маленького агрессора. Вертясь и жужжа, муха упала Марку на колени; двумя пальцами он взял ее и стал с любопытством разглядывать – уже много лет Марк не видел этой твари.

Это была муха цеце; размерами она несколько превосходила обычную комнатную муху, тельце имела более обтекаемое и гладенькое, а прозрачные крылышки пронизывали коричневые прожилки.

«Спасительница Африки» – так однажды назвал ее дед.

Марк сжал муху между пальцев. Из тельца брызнула струйка крови, которую эта тварь божия успела-таки высосать из него. Марк знал, что скоро укус покраснеет и распухнет, то же самое произойдет со всеми последующими укусами, но потом организм его обретет иммунитет против них. Пройдет всего неделя, и он перестанет даже замечать их, они станут досаждать ему не больше, чем укус комара.

– Спасительница Африки, – говорил ему дед. – Эта крохотная тварь – единственное, что спасает нашу страну, где развелось слишком много домашних животных, которые объедают все луга и пастбища. Сначала пошел рогатый скот, после него за дело взялся плуг, потом города с железными дорогами.

Старик медленно жевал, как бык жует свою жвачку; горел костер, и лицо его скрывалось в тени широкополой шляпы.

– А потом найдут какую-нибудь дрянь, и она уничтожит эту муху, или изобретут средство против наганы, сонной болезни, которую переносит цеце. И тогда Африки, которую мы с тобой знаем, не станет.

Он выпустил длинную, коричневую струю слюны в костер.

– А чем станет Африка без диких мест, где не ступала нога человека, без диких животных? Все равно что какой-нибудь Лондон.

Марк уже совсем другими глазами смотрел на окружающие его величественные леса. Он представлял себе, что может случиться с ними, не будь этих крохотных коричневокрылых стражей: леса будут вырублены на дрова, земли распашут, тучные луга выщиплет домашний скот, который истопчет и перевернет копытами надпочвенный слой, начнется эрозия почвы, вода в реках станет мутной, испоганенная кровоточащей землей и человеческими отбросами.

Диких зверей перестреляют ради их мяса, а еще потому, что они мешают пастись домашним животным. Для зулуса рогатый скот – это богатство, так повелось с давних времен, уже тысячу лет, зулусы всегда шли со своими стадами туда, где скот мог отъедаться и плодиться.