Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

«Пожега, — думала Наташа. — Странное имя. Языческое. В учебнике, помнится, писали, что на Руси до конца девятнадцатого века сохранялось так называемое двоеверие. Будто русские крестьяне внешне брали христианские обычаи, а в душе продолжали оставаться язычниками. Чтили всякую там праматерь и прочее. Церковь кое-где вмешалась, подменила Ивана Купалу Иоанном Крестителем и прочее, но искоренить суеверия не смогла. А потом другое читала, в разных умных книжках, будто никакого двоеверия в помине не было… Целую полемику развели господа ученые… А вот сидит тут такая вот Сольмира и преспокойно рассказывает, как ходила к ведовке по прозванию Пожега… Имя ужасное. Жуткое. Аж в груди щемит, так интересно!»

Сольмира помалкивала, и тишина бродила по светелке, точно гостья, касалась пальцами стен, лениво водила рукой по оконцу в мелком переплете, задевала локтями Наталью и ее собеседницу. И когда снова зазвучал голос Сольмиры, это не спугнуло тишину — напротив, привлекло ее ближе, усадило на постель, заставило слушать.

— Пожега взяла мои дары и долго над ними сидела, — наговорила Сольмира тихо. — Руками по хамцам водила, носом их обнюхивала, головой качала… Как будто слушала что-то, а после обещала горю помочь. «Одно горе другим выгоню», — вот ее слова.

Сольмира тихо засмеялась, и от этого звука у Наташи мурашки побежали по коже. Что там ливонцы с их мечами, что там чудовище, которое подстерегло Наташу в лабиринте и от которого она еле вырвалась! То было мужское злодейство, поняла она вдруг, кровавое, откровенное, творимое при солнечном свете. Куда мужскому злодейству тягаться с женским, тайным, ночным!

Нет ничего страшнее злой женщины. И ни одному мужчине не победить ее, потому что он никогда не догадается заранее, откуда будет нанесен смертельный удар.

Не знал этого и златокудрый муж Сольмиры, которого глупая рукодельница сама приворожила к чужой невесте. А случилось вот что.

Когда настал срок, родила купеческая жена ребенка, да не простого: на свет явился мальчик с яркими золотыми волосами. Как увидел ребенка муж купчихи, так все ему стало ясно без единого слова. Закричал он от гнева, схватил нож и в один взмах перерезал горло неверной жене.

А мальчик смотрит на убийцу ясными глазками и улыбается. Ручки к нему тянет. Что тут поделаешь? И хотел он зарезать вместе с матерью ублюдка, а не смог. Бросил нож, схватил ребенка на руки и разрыдался. Так и нашли его. Утратил рассудок — а вместе с рассудком потерял и богатство. Делами стали заправлять какие-то двоюродные братья да племянники, а бедного дурака прогнали со двора.

— Разве тебе не было их жалко? — не выдержала Наташа. Пусть она и черный эльф, но есть предел всему, даже мести.

Сольмира рассмеялась, покачала головой.

— Ой, нет! Не жаль мне их было, совсем не жаль! Поделом обоим!

— Что же стало с твоим мужем? — опять спросила Наташа, заранее содрогаясь в предвкушении страшного рассказа.

В глубине души она не верила, что все это может оказаться правдой.

— А мужа моего я извела, — просто ответила Сольмира. — Подложила ему в питье траву, он и умер. Почернел лицом — поминай как звали. Хотели меня взять и пытать, да кто меня найдет? Забрала мои иголки и пяльца и ушла, куда глаза глядят. Ходила с тех пор по миру уже много лет, готовила девицам приданое, расшивала покрывала для церквей, и иногда и на продажу делала платки да пояса…

— Как же ты могла… после всего, что случилось… делать приданое невестам? — удивилась Наташа. — Разве вещи твоей работы не приносят несчастье?

— А это уже не мое дело, — сказала Сольмира. — Мои вещи — красивые, их охотно покупают. Кто после тех свадеб был счастлив, а кто нет, я того не проверяла и желания проверить не имею. Я так думаю, Наталья, светик мой: если люди хорошие и любят друг друга, они хоть какими вещами себя окружат, все будут счастливы. А если в человеке червоточинка есть, тут-то мой червячок в нее и залезет, и начнет изнутри томить, и прогрызет большую дырку… и все счастье в эту дырку выльется…

— Да разве бывают люди без червоточины! — воскликнула Наташа. — Жестоко подвергать их таким испытаниям!

Сольмира вдруг остановила работу, наклонила к собеседнице свое гладкое маленькое лицо и зашипела, совершенно как змея:

— Тебе-то что за печаль о других людях? Ты на себя посмотри! Разве не гложет тебя любовь?

— Меня любовь не гложет, — Наташа отстранилась. — У меня с этим делом все в порядке.

— Ну, гляди, гляди… — еле слышно проговорила Сольмира. — Как бы потом не наплакаться… Я ведь все вижу, все понимаю… Я недаром столько лет хожу по миру и разглядываю людей. Я тебе о каждом могу сказать, на чем он споткнется… И ты споткнешься, голуба… Непременно… И Флор Олсуфьич…

— Не хочу слушать! — Наташа зажала ладонями уши. — Хватит!

Сольмира схватила ее за руку. Пальцы у рукодельницы оказались стальные, не у всякого мужчины в мире Наташи Фирсовой такие крепкие руки. Неодолимая сила потянула Наташины ладони, и в уши вновь начала вливаться тихая, вкрадчивая речь:

— Я знаю, кто ты. Кем ты хочешь стать. Я потому и осталась, когда все прочие отсюда ушли. Я никого не боюсь, не думай. Не смог бы Флор меня отсюда выставить против моей воли, и оставить без моего желания меня здесь никто бы не сумел. Я ради тебя осталась, Наташа…

— А кто я такая? — слабо прошептал «темный эльф». Гвэрлум была почти готова услышать: «Ты не человек» — или еще какое-нибудь откровение в том же роде.

Но Сольмира произнесла нечто совсем иное.

— Ты мечтаешь обладать силой, которая позволила бы тебе властвовать над людьми. Я вижу. Ты — женщина, твоя сила может быть только тайной. Но ничего более могущественного, чем эта тайная власть, не существует на земле. Что, не так?

— Не знаю… — пробормотала Гвэрлум. — Вообще-то я хотела бы быть… ну, счастливой! — Она выговорила это не без труда и даже с некоторым вызовом. Как будто сказала в утонченном обществе эстетов какую-нибудь банальность.

Сольмира затряслась от немого смеха.

— Рассказывай! Быть счастливой! Это как? Рожать детей, по ребенку в год, и так семнадцать раз, пока твое лоно не иссохнет? Сидеть в этой светелке год за годом, пока твоя жизнь не иссякнет? Видеть в этом мутном зеркале, — она кивнула на небольшое зеркальце, которое вовсе не было мутным, лишь немного искажало изображение, — как твое лицо покрывается морщинами? Это ты называешь счастьем?

В принципе, Гвэрлум знала, что обыкновенные люди именно это и считают удачно прожитой жизнью: произвести на свет некоторое количество детей и состариться вместе. Жить долго и умереть в один день. Только почему-то самой Гвэрлум этого действительно казалось до обидного мало.

В самом деле! Разве для этого явилась она в мир? Разве это — цель ее существования? Любовь — конечно, вещь хорошая… Но вот так, с одним человеком до самой могилы… и ничего, кроме детей, рукоделия, светелки… киндер, кюхе, кирке… Фу! Гвэрлум решительно затрясла головой.