Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

От таких мыслей Наташа внутренне закипала. Все ее благие намерения оставаться тихой, кроткой тотчас испарялись. Тем более что сейчас Флора не было рядом, и обаяние его личности ослабевало.

В ворота продолжали стучать. Интересно, сколько времени? Солнце уже встало, сквозь окна пробивался веселый утренний свет. Наташе не хотелось подниматься с постели. Жаль, что нет какой-нибудь девки-чернавки. Отправить бы ее вниз да разузнать, кого принесло.

У Флора могут быть самые неожиданные знакомства. Вдруг явился кто-то интересный?

Гость оказался не столько интересный, сколько неожиданный. Возле ворот стоял возок, запряженный хорошей лошадью, и долговязый слуга в расшитой рубахе лупил в запертые створки сложенным кнутом.

Наконец ворота отворились. Эту работу Неделька не стал перепоручать никому, поскольку и сам любопытствовал — кого принесло. Он довольно ревниво относился к близнецам и внимательно следил за тем, чтобы никто не посмел внести в их дом раздор и смуту. Другое дело, что старик бывал иногда подслеповат и не видел происходящего у него под самым носом — ну так кто же без греха…

Нежданный гость оказался боярином Андреем Палицким. Слуга, именем Авдей, подробно обсказал, как и что случилось.

Андрей, двоюродный брат воеводы Димитрия Палицкого — того самого, что считался отцом близнецов и был мужем их матери Анастасии, — возвращался из-под Казани во Псков, но по дороге от ран и лихорадки занемог и решил заглянуть к Новгородской Софии. Заодно и на могиле брата побывать.

Думал остановиться на постоялом дворе, да какое там! Смерть в глаза глядит. Единственная родня в Новгороде — Флор да Лавр, вот к ним и завернули. По правде сказать, это больше Авдей решил, чем его господин, поскольку боярин очень плох. Не хочется к чужим людям его везти, а братья Олсуфьичи все-таки считаются родней…

— Ох ты, беда, — сказал Неделька сочувственно. С Андреем Палицким он еще не встречался, но родня, пусть даже названная, — всегда дело ответственное. Неизвестно еще, как Флор ко всему отнесется, когда из Ревеля возвратится.

— Дома ли господа? — напирал Авдей. — Барин мой вот-вот скончается, а ты нас на пороге держишь. Да кто ты есть, человек?

— Я-то? Я вольный человек, Неделькой зовусь, потому что ничего не делаю… Флор-то в отлучке, — заговорил Неделька, энергично скребя в затылке всей горстью. — Дома Лаврентий, да и он собирался скоро отбывать к себе в монастырь. Не знаю, что и сказать тебе…

Он отворил ворота пошире и махнул рукой:

— Заводи лошадь!

Возок медленно вполз на двор.

Кликнули хмурого прислужника и разбудили конюха. Вчетвером внесли боярина в дом, устроили внизу в покоях.

Андрей был очень плох. Под Казанью получил несколько ран, а от лихорадки открылись и те, что зажили в прошлом году. Однако после того, как устроили его в постели и напоили горячим, немного ожил боярин.

Когда Андрей Палицкий открыл глаза и позвал слугу, чтобы подали ему полотенце — обтереть лоб, рядом был незнакомый боярину человек, который сидел у окна и смотрел в какую-то книгу. Услышав слабый голос, доносившийся от постели раненого, этот человек бережно отложил книгу на стол, не став ее закрывать — надеялся вскорости вернуться к чтению — и приблизился.

Андрей вздрогнул.

— Татарин! — шепнул он. — Ты здесь откуда?

Харузин хмыкнул. Опять начинается!

— Я крещеный, — сказал он, покорный судьбе. До конца жизни придется ему теперь эту казанскую кашу расхлебывать! Ну, угораздило! В Питере никому и дела не было до того, что он татарин. Тем более что татарином Харузин был только отчасти. А здесь это всем так и кидается в глаза. Вот она, война.

— Вишь ты, — пробормотал Андрей Палицкий, — крещеный… Полотенце дай мне. От пота все лицо разъедает.

Сергей намочил в воде полотенце, осторожно обтер боярину лицо и шею.

— Лучше?

— Лучше…

— Как там, в Казани? — спросил Сергей.

Андрей Палицкий глянул на него пронзительно.

— По родине тоскуешь, а? Чей ты?

— Да ничей… Мы с Лаврентием тут… — невнятно отозвался Харузин. — Я здешний, на севере родился… От русской матери, — добавил он. — Просто интересно, как там Казань. Скоро ли падет.

— Пала Казань… Все, наша теперь, — сказал Андрей Палицкий.

— Расскажите, пожалуйста, — попросил Сергей.

Андрей опять сверкнул на него глазами.

— Дрянь у меня раны, — сказал он вместо того, чтобы исполнить просьбу. — Помру я, того и гляди. Скоро ли Лаврентий придет?

— Я здесь, — послышался голос за спиной у Сергея.

Андрей глянул, чуть приподнявшись на локте, а затем глаза его расширились — что-то новое увидел он за спинами окружавших его. Сергей тоже повернулся, следуя этому взгляду. Наташа в белом тихо спустилась из своей светлицы и присоединилась к остальным. Села в сторонке, ручки на коленках сложила.

Вот ведь тихоней прикидывается! И хоть знал Эльвэнильдо, он же крещеный татарин, что все это — не более чем ролевая игра под названием «Гвэрлум в тереме», а все же и на него произвела впечатление Фирсова. Умеет она играть! Она внутренне свои роли переживает, что и на внешнем исполнении сказывается. Опять же, костюм…

Костюм для ролевика — две трети всей роли. Какой-нибудь поклонник системы Станиславского будет мучиться, выискивать «задачу», «сверхзадачу», выдумывать — что именно он хочет сказать своей ролью (ну вот что можно сказать ролью «абстрактного эльфа», «просто целительницы», «цыганки-певицы» или там «странствующего менестреля»? Это все равно, что выискивать глубокого смысла в орнаментальных завитках какого-нибудь бордюра!). А обыкновенный, кондовый ролевик знает, что ему нужно, чтобы хорошо сыграть.

Ему нужен хороший костюм. Такой, чтобы создавал настроение. Теперь костюмы стали шить из хороших тканей, появились даже ролевые портнихи, которые за изрядную сумму денег в состоянии соорудить такие кринолины, что королева Марго от зависти удавится. Разве что жемчуга не настоящие. Хотя можно теперь и настоящие. Продаются — недорого. Речные.

Но можно ведь и самому костюм сделать. Кое-что прикупить и «секонд-хенде», кое-что переделать… И вот уже внешний образ готов. Одежда диктует пластику, особенные движении, а там уже и выражение лица, глядишь, изменилось…

Гвэрлум умела носить ролевые костюмы. Образ «царевны-лебеди» ей удавался не хуже, чем образ «странствующей целительницы». Та же сострадательность во взгляде, то же терпение в жесте сложенных рук.

Эльвэнильдо усмехнулся ей и даже, кажется, подмигнул, но она сделала вид, что не замечает. Погрузилась в роль с головой. Что ж, весьма почтенно.

— Это странница, — сказал Неделька (он постоянно вертелся поблизости), тоже поглядывая на Гвэрлум. — Пусть пока у нас поживет. Флор-то Олсуфьич в отлучке, — добавил он, забыв о том, что сообщал эту новость уже раз десять. — Ох, вот ведь беда. Ты ведь, боярин, нам почти родня.