Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

Андрей вдруг улыбнулся.

— Русский человек русскому везде родня, — сказал ом. — Ох, устал я… Третий год от Казани уйти не могу.

В марте 1549 года в Казани произошло важное событие: властитель ее, бывши сильно пьяным, убился прямо во дворце. Тотчас возвысили голос царедворцы. В Казани уже давно существовали две политические «партии», которые непримиримо боролись друг с другом. Одни хотели союза с Москвой, другие — с могущественным Крымским ханством. В любом случае это означало для Казани войну, либо с Москвой, либо с Крымом.

После смерти Сафа-Гирея верх взяли «крымцы». На престол возвели двухлетнего мальчика, сына любимой Сафа-Гиреем жены по имени Сююнбеки, и послали в Крым с просьбой, чтобы тамошний хан прислал им своего сына — для защиты от Москвы.

Царь Иоанн одновременно с тем получил из Казани дерзкое письмо, где от него требовали заключить мир и больше не ходить под стены этого города. Царь Иоанн тотчас воспользовался мятежным безначалием Казани.

Он и не помышлял признавать мир с двухлетним младенцем, которому предстояло сделаться вассалом Крыма. Ну уж нет! России нужна была Казань.

И полки собрались. В Суздале — большой, в Шуе — передовой, в Юрьеве — сторожевой, в Костроме — правый, в Ярославле — левый. В конце ноября государь Иоанн выехал из Москвы во Владимир, где получил благословение митрополита. Провожая на войну царскую армию, владыка убеждал воевод служить отечеству великодушно, в духе любви и братства, забыть гордость и местничество, ибо это дурно и в мирное время, но на войне — преступно…

С царем Иваном были его младший брат Юрий и множество казанских вельмож, которые принадлежали к «промосковской партии» и вынуждены были бежать из Казани в последние времена. Зима стояла суровая. Люди умирали по пути, замерзая. В Нижнем Новгороде все полки соединились и в феврале уже стояли под самой Казанью. Изготовили «туры» — осадные башни и приступили к городу.

Это событие стало единственным в своем роде. Конечно, русские и прежде подходили к стенам главного татарского города на Волге, однако никогда прежде армию не возглавлял сам государь. Иоанн производил сильнейшее впечатление на своих людей. Он был молод, хорош собой, отважен. Размахивая саблей, он громким голосом призывал воинов завоевать для России этот важный город.

Казалось, судьба благосклонна к русским: властитель Казани — младенец, вельможи — либо погрязли в заговорах, либо перешли на сторону русских. Деревянная крепость содрогалась под стенобитными орудиями. Битва была ужасной, погибло множество народу, в том числе и тот самый сын крымского хана, который прибыл, дабы защищать Казань от русских.

На следующий день, однако, город взять не удалось. Внезапно ударила оттепель, пошли сильные дожди. Вследствие этого порох отсырел, и пушки не стреляли, а лед на реках взломало. Должно быть, сам дракон Зилант решил уберечь свою вотчину и дохнул огнем, чтобы русские не могли перейти, двигаясь к Казани, Волгу и Казанку. В раскисших дорогах увязали сапоги, лошадиные копыта, колеса телег. «Авось дороги нам исправят…» — меланхолически записал Пушкин несколько веков спустя. До сих пор ведь не исправили…

Подвоз продовольствия для войска, осаждающего Казань, сделался невозможным. Царь Иоанн понял, что его армии грозит самый настоящий голод. Необходимость погнала русских назад. Вперед отправили большой полк. Иоанн остался в арьергарде с легкой конницей, желая спасти пушки. Отступающим приходилось постоянно отбиваться от неприятеля, который следовал за врагами по пятам.

В одном из арьергардных боев и был ранен Андрей Палицкий: стрела пробила ему левую руку. Рана оказалась нехорошей и воспалилась. Он еле помнил, как добрался до лагеря — сил держаться в седле уже не было. А тем временем войско остановилось. В устье реки Свияги царь увидел высокую тру, которую бесхитростно называли здесь Круглой.

Взяв с собой казанских князей и своих бояр, царь Иван поднялся на ее вершину и замер, изумленный: вокруг расстилался удивительный вид. Во все стороны простиралась необъятная земля, величавая и прекрасная; казалось, взмахни только руками — и полетишь в любую сторону, куда только позовет тебя сердце: в Казань, в Вятку, в Нижний, в пустынные земли, что лежат дальше на Волге…

Пораженный красотой этого места, царь Иван проговорил:

— Здесь будет город христианский! Бог отдаст нам в руки и Казань.

Андрей вернулся в царствующий град Москву через три месяца после царя, летом 1550 года. Вроде бы, оправился и снова захотел сесть в седло.

В Москве много говорили о последней неудаче под Казанью. Обвиняли, однако, не молодого царя, а его воевод и в первую очередь — князя Димитрия Бельского. Даже примету изыскали: дескать, все Бельские приносят неудачу казанским походам. Рассказывали даже, будто казанцы в своих набегах щадили поместья Бельских из благодарности за его малодушие. Шептались насчет того, что Бельский — изменник. Все это было, конечно, ерундой, и Палицкий ни мгновения не верил слухам.

Ему стало неприятно оставаться в Москве, и он начал искать повода убраться из города подальше. Единственный способ избавиться от слухов — отправиться в новый поход, на сей раз победоносный.

Случай не заставил себя долго ждать. Ни царь, ни войско не успели как следует отдохнуть, когда пришла в Москву весть о замысле крымского хана идти в Россию. Полки тотчас двинулись к границам. Государь Иоанн устроил им смотр в Коломне и в Рязани, однако на этот раз в походе принимать участия не стал и вернулся в Москву.

Наступала осень. Крымского хана пока что не было ни слуху ни духу. Все ждали, и нервы у русских были на пределе.

Ждали, ждали, ждали… Крымских татар — все нет. Палицкий дурно себя чувствовал. Левая рука то и дело принималась ныть, хотя врачи и утверждали, что рана зажила хорошо и никакого повреждения кости нет. «Кому я должен верить — болтунам или собственной руке?» — сердился Андрей, но врачи только пожимали плечами. Может быть, яд какой-то в ране? Но был бы яд — пошло бы почернение по всей руке…

Словом, Андрей был раздражителен и нехорош. И выместить злобу не на ком. Верный Авдей наплакался: жалел барина и прощал ему дерганье ушей и «дураков», коими Андрей награждал его ежеминутно. Андрей и сам потом раскаивался в резкости, но поделать с собой ничего не мог и спустя короткое время опять принимался за прежнее.

В начале зимы Андрей вернулся в Москву и заперся у себя, никого не принимая и никуда не выходя, только в церковь. Одному Богу известно, сколько всего он передумал.

Весной следующего, 1551 года, уединение боярина опять нарушили государевы люди. Готовился новый поход на Казань, и ради этого Андрей Палицкий поднялся с постели. Иоанн думал о Казани почти постоянно.