Дарья Иволгина - Новгородская ведьма

После многочисленных совещаний и с русскими думными боярами, и с казанскими вельможами, что нашли себе убежище в Москве, царь решился выступить опять. В церквах звонили, везде шли торжественные молебны. Вся Москва как будто оделась звоном колоколов.

Царь молился так:

— Всемилостивый убо Боже, молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых, и наших русских чудотворцев молитвами устроил мя земли сей царя, вождя и правителя, еже правити люди Твоя, в Православии неколебимом быти, еже спасти ми их от всех зол, находящих на ны, и всякие нужды их исполняти. Владыко, помози ми и избави плененных раб Твоих из руки поганых; воистину убо еси пастырь добрый, иже душу свою полагает за овцы.

…Говорил Андрей Палицкий, задыхаясь, — плох был, — а Наташа слышала не глухой голос больного, а звенящий, молодой голос царя Ивана, еще не Грозного, еще юного, накануне самого знаменитого своего подвига, взятия города Казани. И поражалась Гвэрлум тому, как легко слетает с уст Андрея эта молитва. Сколько сил сама Наташа потратила на то, чтобы, следуя за наставлениями Лаврентия, выучить Символ Веры, а эти старинные русские люди на память знали столько красивых, ладных слов!

Не сравнить с ролевиками, мучительно вытуживающими «куртуазные речи» из уст, привыкших к кратким периодам, перемежаемым беспомощными «типа», «а я тут такая». Ну вот как бы это звучало — «воистину пастырь типа добрый, который готов положить душу свою за овец или вроде того»…

Гвэрлум тихонько качнула головой, отгоняя неуместные мысли, и снова полилась в ее сознание быстрая, задыхающаяся речь Андрея, и перед глазами снова начали вставать картины, одна другой ярче и сильнее, словно написанные кистью художника — какого-нибудь Васнецова, к примеру…

…Сильное войско вышло к устью Свияги, где надлежало ставить новый город. Было это в двадцати верстах от проклятой Казани. Стены и церкви, уже срубленные, шли на кораблях по Волге из Углича, из вотчины Ушатых. Во главе московской рати были знатнейшие бояре — князь Булгаков, Данило Романович — брат царицы, бояре Морозов и Хабаров. Андрей Палицкий был с ними.

Из Мещеры навстречу московской рати вышла другая; из Нижнего Новгорода привел бойцов князь Оболенский, а из Вятки явился Бахтеяр Зюзин с казаками.

В коротких, яростных стычках у неприятеля русские отняли все перевозы на Волге и Каме и отрезали все пути сообщения для казанцев. Шестнадцатого мая на Круглой горе распустили русское знамя, белое с ликом Спаса Нерукотворного образа.

И таково чудесное свойство иконы, что, внесенная в мир, она обогащает его. На высоком стяге среди ратников Лик Нерукотворный взыграл среди ярких красок дивной природы, как солнце, загорелся посреди синего неба.

При закате солнца отпели вечернюю молитву, ибо была это суббота перед Троицыным днем. Другой день праздновали, а в Духов день, рано утром, внезапно ударили по пригороду Казани. Как часто это случается на Духов день, погода стояла пасмурная — словно все преизобилие природной благодати излилось накануне, на Троицу. В тумане многие русские люди заблудились — такая «мгла» стояла над Волгой. Тем не менее в казанский посад ворвалось достаточно русских, и они там похозяйничали вволю, истребив сонными множество людей. И еще — как выразился Андрей — «полону немало отполонили». Потери у русских были — убитыми пали трое воевод, один попал в плен, а из казаков и стрельцов сгинули человек пятьдесят. И все равно это была победа. С освобожденными русскими пленниками Оболенский вернулся к устью Свияги и стал ждать подхода основных московских сил.

Двадцать четвертого мая на кораблях по Волге приплыли ратники. Их встретили радостно, а они кричали, размахивая саблями и пиками, приветствуя новую землю. Полки Оболенского выстроились на Круглой горе рядами, а возле них встречали собратьев и освобожденные пленники.

Вырубили лес с вершины горы и разметили там место под крепость и церковь. Большой крестный ход с иконами и знаменами обошел гору кругом. Церквей решили заложить две — Рождества Богоматери и Сергия Радонежского. К изумлению окрестных жителей, город Свияжск вырос всего за месяц. Как будто смежили веки казанцы на миг, а когда открыли их — то увидели, что за краткий миг выросла перед их лицом грозная твердыня русских.

В Москву хлынули чуваши, мордва, черемисы — все они просили русского покровительства и клялись служить царю Ивану против казанцев. Царь Иван принял этих новых союзников милостиво, пожаловал им грамоту с золотой печатью и приписал к новому городу — Свияжску. А чтобы удостовериться в их искренности, Иоанн велел им воевать с Казанью. Естественно, взять хорошо укрепленный город эти разрозненные отряды не смогли и бежали, рассеянные по полям; однако тем самым они доказали Москве свою полную преданность.

Никогда, наверное, не было в Москве столько странных людей со странными верованиями и обычаями. Они все носили шубы, даренные царем, пили с его стрельцами и воеводами из золотых кубков, клялись в верности на своих диковинных богах и искренне удивлялись красоте православных храмов. Некоторые, пленившись дивным убранством домов Божьих, тут же изъявляли желание принять крещение — чтобы ходить туда каждый день и благоговейно любоваться иконами, паникадилами, фресками на стенах, позолоченными иконостасами.

Это было довольно радостное время. Андрей в ту пору находился в Свияжске и свел дружбу с некоторыми черемисами.

Он участвовал в их набегах на Казань, предпринятых в угоду царю Иоанну, поскольку понимал: без хорошего руководства эти простодушные люди только погибнут без толку. Два черемисских «полка» охотно приняли его руководство и сочли это признаком доброй дружбы.

Андрей Палицкий был занят одним: чтобы свести потери к возможно меньшему числу. Отступая под ударами казанских татар, он ловко обманул врага и ушел в леса, пустив запасных лошадей в степь. Годы монгольского владычества многому научили русских — и в том числе как справляться с теми же татарами. Палицкий мог только удивляться тому, как татары попались на собственную же уловку.

В этом бою Андрей снова был ранен, на сей раз — в бок. Рана опять оказалась худой. Не везло Андрею. Два стрельца вынесли его на руках и устроили в Свияжске. Думали, умрет боярин — соборовали его в церкви Рождества Пресвятой Богородицы, хотели даже постричь в схиму, чтобы отошел благодетель в ангельском образе. Но Андрей пошел на поправку и от пострижения отказался. «Хочу послужить России в седле, с саблей в руке», — объяснил он свой отказ.

— Да ты, батюшка, и на коня-то теперь сесть не сможешь, — плакал верный Авдей.

Андрей отмахивался.

— Еще как смогу! Молчи, Авдейка, не то прибью тебя! Надоел ты мне хуже горькой редьки…