Сергей Ермолинский - Денис Давыдов (Эскадрон гусар летучих)

Денис метнулся к Можеро (нельзя было терять ни секунды) и с размаху ударил его по щеке. Можеро отлетел в угол.

— Стреляйте в меня! — в ярости кричал Денис. — Выстрел! Мне нужен выстрел!

Вбежали два здоровенных молодца из охраны коменданта и навалились на него.

— Осторожнее, осторожнее, — говорил Тардье. — Пять тысяч франков за эту голову!

Попова вели по улице к реке, за ним и его конвоирами неотступно следовал маленький барабанщик. Они проходили мимо солдат, столпившихся вокруг котлов, из которых валил пар, и Попов, кривя носом, втягивал в себя запах варившегося мяса.

— Капрал, отдайте мне его, — клянчил барабанщик. — Это мой личный враг!

— Отвяжись, щенок.

Конвойный оттолкнул его, он едва удержался на ногах и теперь, стоя в раскорячку, стал целиться в Попова.

Тяжелый мушкет покачивался в руках маленького барабанщика. Он прижал его крепче, откинулся назад и, наконец, выстрелил.

На миг открылось перед ним доброе, улыбающееся ему лицо Попова. Показалось, что он улыбнулся ему, а затем запрокинулся, и Попов упал, распростерши руки.

Ужас исказил лицо маленького барабанщика, он закрылся руками и в ту же секунду бросился к Попову с каким-то отчаянным воплем.

— Ублюдок, ты мог попасть в меня! — кричал капрал.

Но в этот момент Попов вдруг вскочил, разогнувшись, как гигантская пружина, и, сбив руками капрала и другого конвойного, прыгнул на телегу, плечом сбросил стоявшего там солдата и в ту же секунду очутился верхом на коне. Он сидел спиной к его морде, вонзил в его бок каблуки, и конь рванул так, что чуть не скинул седока.

Раздались беспорядочные выстрелы. Конь Попова перепрыгнул через плетень. Несколько всадников устремились за ним…

— Сигнал! — рявкнул Бедряга и поднял на длинном шесте красный флажок.

Весь его отряд, таившийся в засаде, ринулся к Сычевке, пересекая большак.

— С богом! — вскочив на коня, крикнула Катерина, и мимо нее уже мчалась лавина бородатых мужиков, и кони их обгоняли горсточку смельчаков Бедряги, атакующих Сычевку.

А там, невдалеке от сторожевого поста, тлел фитиль на первой фуре с порохом. Головач поджигал уже второй фитиль, но сзади на него напал французский гренадер. Головач пытался перекинуть его через голову, но подогнулся под его тяжестью. Схватка была короткой. Головач упал, и гренадер навалился на него, придавив к земле. Лицо Головача было запрокинуто, и он видел лишь угол телеги с тлеющим фитилем и край неба, а затем вдруг все осветилось ярко, ослепило его. Раздался взрыв. На миг все потемнело… И потом стало видно, как разбегались во все стороны толпившиеся здесь австрийцы, итальянцы и турки, а Бедряга, завладев в этой панике сторожевой пушкой, направил ее на деревню.

Первый залп!

В это время партизаны ворвались в Сычевку, и там началась паника.

Гарнизонные солдаты бежали по улицам деревни, ломая плетни. Слышались выкрики:

— Кутузоф! Кутузоф-ф!

Из избы коменданта выскочил Можеро.

— Солдаты! — кричал он. — Солдаты! Стойте!

Он бросился было наперерез бегущим, но тотчас отпрянул и, прижавшись к стене, пригнувшись, присев, пополз, пополз и скрылся за углом…

А в его штабе Денис, которого караулили два гренадера и Тардье, рывком прыгнул к окну, ногой вышиб стекло, но Тардье оттащил его назад. Один из гренадеров тотчас занял место около окна. Тардье, держа Дениса под пистолетом, загонял его в противоположный угол. Денис двигался медленно, и когда подходил к лавке, неожиданно схватил ее и, развернув, метнул в Тардье. Тот с криком упал. В ту же секунду Денис схватил его пистолет, упавший на пол, выстрелил в гренадера, стоявшего у двери, и выбежал…

На улице слышались выстрелы. Бежали и бежали люди неведомо куда.

Наперерез им выскочил маленький барабанщик, прыгнул на опрокинутую телегу, кричал в полубезумии:

— Трусы! Вы предали императора! Где ваши знамена?!

Его оттуда сбросили, кто-то пнул его ногой. Он продолжал кричать:

— Да здравствует император!

Его сбили с ног, он упал. Над ним выросли животы столкнувшихся коней, над ним кипел бой. Слышался голос Дениса:

— Круши их в песи! Мать их, хусары мои! Скифы мои! Круши!

Страшно было под ногами коней, и барабанщик взвизгнул плачуще:

— Мама-а-а!

Тут его кто-то подхватил и поднял. Сквозь мокрые, в слезах, глаза перед ним дрожало чье-то черноусое лицо. Он не сразу узнал Дениса, но вдруг увидел его белозубую улыбку и услышал его голос:

— Эх, дурень!

Денис отбросил мальчишку через плетень в загаженную солому, он шлепнулся и замер.

А Денис гнал своего коня, и рука уже устала от взмахов сабли. Впереди скакали его люди, он обгонял их.

По большаку улепетывали французские конники, и здесь Денис увидел Катерину, которая нагоняла французского офицера.

— Подожди меня! — крикнул Денис, но он был еще далеко и гнал, гнал своего вороного.

Катерина, согнувшись, как приросла к коню. И теперь глаза ее, ставшие по-кошачьи злыми, были сужены и непримиримы. Она целилась в скакавшего впереди офицера, ее рука прыгала, и тогда она чуть придержала лошадь и стала целиться долго, терпеливо, по-крестьянски, чтобы — наверняка.

Офицер, оглядываясь, крутил коня, бросая его из стороны в сторону.

Катерина выстрелила. Мимо! Офицер с маху развернулся навстречу ей и поднял пистолет.

— Катя! На дыбы, на дыбы возьми! — в отчаянии кричал Денис.

Офицер выстрелил. Полыхнуло жаром в ее груди, и она начала безжизненно сползать. Вихрем налетел Денис на офицера, и сабли их схлестнулись. Никогда и ни с кем не бился он с таким бешенством, как сейчас…

И был слышен звон сабельных ударов, ржанье возбужденных коней, а кобыла Катерины тихонько отходила в сторону. Все медленней отходила она, волоча ее за собой, пока, наконец, не остановилась где-то в стороне от обочины, уже у самой реки, покрытой чуть оттаявшим льдом. Прозрачная вода пошевеливалась тонким слоем у кромки. Зацепившись ногой за стремя, распластав руки, Катерина уткнулась лицом в эту живую воду.

Офицер рухнул на землю, и конь со сбитым набок седлом шарахнулся от него. Денис подбежал к Катерине.

Он опустился перед ней на колени, до боли сжались его губы, дергалась щека.

Его лицо было в слезах.

Видел ли он, что тело ее пропахало в снегу дорогу и обнажились осенние листья, а в них прорывалась нежная, зеленеющая трава — не этого, а будущего лета…

Наверно, уже не одни сутки он сидел в избе, взлохмаченный, мутный, в расстегнутом армяке, уставившись в догорающую свечу. Солнечные лучи едва пробивались в оконце. На столе стоял штоф и несколько бокалов, остывший самовар, лежали исписанные листы, обгоревшее перо и иконка, подаренная Катериной.

Денис взял один исписанный лист, свернул его трубочкой, зажег с одного конца и раскурил трубку.