Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Дрожащими пальцами он развернул записку и увидел жирные угловатые буквы. Записка была короткой, но емкой.

Вы все обречены. Могу спасти только вас, вашу семью и Элен Франсес, и больше никого. Никому ничего не говорите. Будьте наготове. Окно вашей комнаты после полуночи. Ждите Линя.

Доктор выронил записку, опустил голову на стол и застонал.

— Любезный Ma На Сы, — произнес мандарин. — И это, по-вашему, громкий крик? Да будет вам известно, человек, который вот-вот готов расстаться с жизнью под пытками, кричит совсем иначе. Подумайте о моей репутации. Вас может услышать кто-нибудь снаружи, а мне бы очень не хотелось, чтобы у Железного Вана сложилось превратное впечатление о моих талантах и способностях.

— Прошу прощения, — ответил Меннерс и отчаянно завопил: — Так лучше? Кстати, когда вы мне позволите потерять сознание?

— Вы нетерпеливы, впрочем, как и все заморские демоны. Вам следует знать, что в нашей стране искусство пыток культивировалось на протяжении многих веков. Нам, как никому другому, известно, каким образом можно долго поддерживать жизнь в пытуемом. Я бы попросил вас оказать любезность и посерьезней отнестись к делу. Бамбуковая щепа, которую вам вогнали в прямую кишку, сейчас как раз дошла до важных органов. Был бы признателен, если бы вы сейчас закричали погромче. После, быть может, я позволю вам потерять сознание.

Генри завыл.

— Спасибо. Сойдет. Теперь можете считать, что вы лишились чувств.

— Слава Богу, — вздохнул Генри. — Должен признать, мне никогда не удавались драматические роли. — Он с унынием посмотрел на окровавленные ноги. В некоторых местах кандалы стерли кожу почти до мяса. — Впрочем, не скажу, что в последнее время я так уж часто притворялся.

— Пожалуй. Надо полагать, в клетке вам было очень неудобно. Она предназначена для преступников, которые куда как меньше вас, поэтому вам пришлось даже хуже, чем ее обычным обитателям. Это одно из наказаний, которые вам пришлось понести за то, что вы уродились здоровенным и очень волосатым варваром. Возможно, когда-нибудь вы напишете книгу о наших страшных, чудовищных пытках.

— Я оставлю это миссионерам, — ответил Генри. — Если им удастся выжить. Вам и правду нужно казнить так много людей?

— Императорские эдикты не оставляют свободы для маневра, а я, как вы знаете, верный слуга императора. Кроме того, в данный момент я даже не рискну назвать себя хозяином в собственном доме. Железный Ван кровожаден, и мне приходится потакать его аппетитам.

— Вы ведь понимаете, что Великие державы приведут сюда свои армии. Императрица совершила глупость, отдав приказ о нападении на посольства. Китаю в этой войне не победить.

— Я не сомневаюсь в вашей правоте и уверен, что Великие державы низринут ослабевшую династию, однако, к счастью, до Пекина далеко. А в хаосе я вижу большие возможности для беспринципных людей, особенно когда у них есть оружие. Кто знает, быть может, ваши Великие державы будут только благодарны союзнику, возглавляющему местную власть и очистившему город от разбойников и боксеров, ответственных за самые чудовищные преступления.

— А вы злодей, да жэнь, — промолвил Генри.

— Как раз то же самое не устает мне повторять мой друг дайфу. Однако уж вам-то, Ma На Сы, жаловаться не на что. Согласно нашему соглашению, я получу оружие, а вы получите мое золото. Подумайте только о награде, которую вы получите от своего правительства, когда оно узнает о столь значительном пополнении своей казны. Это случится, если, оговорюсь, золото получит правительство. Время сейчас неспокойное, всякое может случиться. Я же вам уже говорил, хаос дарует беспринципным людям самые невероятные возможности.

— Я запомню ваши слова. Впрочем, сначала нам надо выбраться. Коль скоро я все еще нахожусь без сознания, я бы не стал возражать, если вы мне изложите свой план. Вы по-прежнему предлагаете мне все ту же сделку? Я о докторе и Элен Франсес.

— Если вы согласны на мои условия.

— К сожалению, мне известно о ваших условиях.

— Вам следует быть признательным за мою щедрость. В моем положении непростительная глупость идти на риск и пытаться спасти кого-нибудь кроме вас. Вы мне нужны. Другие — нет. Однако, признаюсь, я неравнодушен к судьбе дайфу , а его согласие с моим предложением, затрагивающим вашу любовницу, послужит интересным развитием философского спора, который доставлял мне удовольствие на протяжении нескольких лет. Конечно же мне придется пощадить его жену и детей. Он такой благородный, что просто откажется спасаться сам, если мы не гарантируем жизнь его близким.

Генри закашлялся и сплюнул на каменный пол кровь.

— Похоже, твой майор-ублюдок отбил мне легкие и сломал ребра. Кстати, ты тоже мерзкий развратный ублюдок. И я ублюдок, поскольку ничем не могу тебе помешать.

— У вас не остается выбора. Если, конечно, вы хотите сохранить девушке жизнь. Я, как и прежде, посоветовал бы вам забыть о ней и найти себе другую, но вы, люди Запада, слишком сентиментальны. Кстати, ваши слова меня возмутили. Вы назвали меня развратным, хотя на самом деле в этом следует упрекнуть вас. Вы страдаете от побоев, которые вам нанес майор Линь. Вам некого винить, кроме самого себя. Разве я вас не предупреждал не трогать его наложницу? — Мандарин зевнул и потянулся. — Разве я развратный? — спросил он смущенно. — Нет, я любопытный. Я вам говорил, что однажды видел вашу женщину в паланкине? Больше всего меня удивил цвет ее волос, — он улыбнулся, — совсем как лисий мех. Впрочем, ладно, подобные разговоры более уместны в бане. А мне пора возобновить пытку. Вы не могли бы закричать? Желательно долго и протяжно. Буду благодарен. Попытайтесь представить, что вы пробуждаетесь из забытья и чувствуете при этом адскую боль.

— Вы так и не ответили на мой вопрос: как мы отсюда выберемся?

— Разве я вам не сказал? Какое упущение. В гробу любезный Ma На Сы, в гробу. Как же еще?

— Куда нас отвезут, после того как я заберу доктора и всех остальных?

— Для начала во «Дворец райских наслаждений». На мой взгляд, самое подходящее место. Вы так не считаете?

Пыль клубится на белой выжженной летним солнцем дороге, по которой вниз с холма едет поскрипывающая двуколка, запряженная пони. Звякает сбруя. Кругом зеленеют кустарники и цветут цветы, а вверху раскачиваются ветви дубов. Конечно же, поют птицы, а лица греют теплые солнечные лучи. Вдалеке виднеется вздымающийся черной стеной лес, а в небе громоздятся белоснежные облака, напоминающие формой замки, корабли и вставших на дыбы коней. Элен Франсес сидит у отца на коленях, чувствуя кожей грубую ткань твидового пиджака. Она обнимает его, преисполненная одновременно страха и восторга. А солнце все светит, приятно холодит прохладный ветерок, а отец, весело улюлюкая и хохоча, взмахивает поводьями, и повозка набирает скорость, а крестьяне с мотыгами на плечах, отрываясь от работы, машут им руками и провожают взглядами. Воздух наполняет чарующий аромат цветов. Она с восхищением смотрит в карие, глубоко посаженные глаза Френка, в которых пляшут озорные искорки. «А ну, малышка, держись, — ревет он, смешно хмуря кустистые брови, — сейчас будет брод!» Она прижимается к нему крепче, едва смея кинуть в сторону взгляд. По сторонам повозки взметываются вверх брызги, слышится грохот воды на плотине, и вот они уже на другом берегу, а Френк все смеется и смеется, и она кричит, хохочет и плачет, а двуколка бежит вперед по дороге, оставляя за собой влажный след от колес, а сиденье подпрыгивает вверх-вниз, вверх-вниз, туда-сюда, туда-сюда, она протягивает руку и гладит румяные щеки отца и густые черные усы…