Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

И все то же движение вверх-вниз, вверх-вниз, она смеется, кричит и плачет, чувствуя, как внутри нее растет жар, который ей ни за что не удержать, вулканы огня внизу живота, огня, заливающего груди, руки, бедра, щеки, и она мотает головой из стороны в сторону, а потом она снова открывает глаза и видит над собой Генри, его лицо искажено, он входит и выходит, входит и выходит из нее, а она обхватывает его ногами, прижимает к себе, так чтобы он входил в нее глубже, глубже, еще глубже, а она гладит его мокрые от пота волосы, хочет ощутить их прикосновение шеей, грудью. А потом Генри стонет, и она чувствует, как по его телу проходит судорога, а внутрь нее изливается поток раскаленной лавы, жар которой растекается по всему телу, потом Генри лежит возле нее и она любуется его красотой, крепкими руками, белой кожей, она опускается сверху и движется вдоль его тела, слизывая влагу, покрывающую спутанные волосы на его груди, животе, дотрагивается до его плоти, которая вновь начинает наливаться силой, и она обхватывает ее ртом, целуя, лаская, посасывая…

Посасывая полированную трубочку с опиумом, ожидая, когда сладковатый дым наконец наполнит легкие и унесет прочь все заботы. Она предвкушала грядущую истому, покой, в котором нет места ни желаниям, ни мыслям. Всего лишь одна-единственная затяжка — больше ей ничего не нужно. Она видела, как маковая паста нагревается от пламени свечи. Скоро все будет готово. Горячая паста пузырилась, Элен приникла губами к трубке, но затянуться не могла, дым не шел…

Она проснулась в отчаянии. В первое мгновение девушка не могла понять, где находится. В панике она поискала взглядом знакомые занавески ее дома в Суссексе и замерла: не слышится ли на подоконнике щелканье дроздов. Однако перед взором девушки предстали только закрытые ставни, которые не могли оградить ее ни от яркого солнечного света, ни от изнуряющей летней жары северного Китая, ни от доносившихся снаружи приглушенных криков боксеров. А над влажными, пропитанными потом простынями нависал покрытый трещинами ненавистный белый потолок. Из одной трещины тянулась паутинка, на которой раскачивался паук.

Она ненавидела грохот барабанов. Как отец посмел явиться к ней во сне и заставлять ее вновь переживать счастливые времена ее детства? Какое Генри имел право обнимать ее, заниматься любовью, вновь разжигая угасшее пламя, некогда полыхавшее в ней? Генри и отец мертвы. Это хорошо, потому что вскоре она тоже погибнет. Все будет кончено.

Каждое утро она просыпалась с надеждой, что сегодняшний день будет последним. Иногда в мечтах ей удавалось коснуться губами лезвия меча, прежде чем оно взметнется вверх, чтобы затем опуститься ей на шею. Она представляла, как поцелует руку палача, уподобившись кающемуся грешнику, который, преклонив колена, прикладывается к перстню кардинала. Девушка надеялась, что после смерти не будет ни рая ни ада — лишь небытие, без конца и края, глубокое забытье, которое не могли ей подарить ни сон, ни опиум, ни морфий.

А теперь ей предстояло встать с постели и прожить еще один день. Она проснулась очень поздно. Наверно, был уже полдень. Машинально, без единой мысли в голове она надела юбку и блузку. Когда она расчесывала волосы, в дверь постучали. На пороге стоял доктор, который, судя по всему, был взволнован до глубины души.

— Сядь, пожалуйста, — произнес он. — У меня новости… очень неожиданные.

Элен послушно присела на край кровати. Доктор шарил по карманам.

— Трубка, трубка… — бормотал он. — Где же трубка? Ты не возражаешь, если я покурю? Сам знаю, отвратительная привычка, а я в твоей комнате. Но мне надо покурить. Так я успокоюсь.

Девушка наблюдала за тем, как доктор суетливо раскуривает трубку и затягивается.

— Самые страшные новости я уже знаю, — промолвила она, нарушив молчание.

— Нет, нет, солнышко, все как раз наоборот, у меня хорошие новости.

— Не похоже, что вы им очень рады, — произнесла она.

— Да нет же, я рад, очень рад, просто я не знаю… не знаю, как тебе их лучше поднести. Возможно, ты будешь потрясена…

Она покорно ждала. Ей было немного скучно.

— Понимаешь… понимаешь, похоже, у нас появился шанс спастись.

— Я не желаю, чтобы меня спасали.

— Ну вот, опять ты за свое. Признайся, ты же несерьезно. Понимаешь, я получил письмо, только никому не говори. Это тайна, страшная тайна… похоже, некоторых из нас решили пощадить.

— Некоторых из нас?

— Да, к сожалению, только некоторых. Ничего не поделаешь. Если уж не все, то хоть кто-то… Ты одна из счастливцев. Слава Богу, помиловали мою жену, Дженни и Джорджа. И конечно же Тома. Да, Тому тоже повезло. Совершенно точно, в письме шла речь о Томе.

— От кого вы получили письмо, доктор? Можно я его прочитаю?

— Нет. Я его сжег. Так лучше. А то еще кто-нибудь увидит, прочитает… Честно говоря, — он понизил голос, — я вообще еще никому ничего не говорил. Только тебе.

— Как интересно, доктор. Загадка на загадке. А почему только мне?

— Понимаешь, Элен, я хочу попросить тебя о помощи. Я о Нелли. Ты же знаешь, какая она упрямица. Если она узнает, что я остаюсь, она может отказаться уехать.

— Значит, вам не повезло?

— Я? Нет, ну что ты, конечно же нет. Кому нужен такой старый дурак? Только женщины и дети. Так правильней, честней. Только так и можно.

— Только женщины и дети? А как же Летиция Милуорд и ее малыши? Чего-то я не помню, чтобы вы говорили, что их включили в список помилованных. И как там оказался Том? Слушайте, доктор, я никуда не поеду. Отправляйтесь вместо меня. Поверьте мне, я говорю искренне.

Почувствовав удивление, девушка заметила, с какой мукой смотрит на нее Аиртон.

— Послушай, Элен, неужели ты полагаешь, что я хочу умереть? Пойми, я не могу… не могу поехать с вами. Мое место здесь, с моей паствой. Нас ждет лучший мир. Я не могу их оставить. Как же ты этого не понимаешь?

Неожиданно Элен осенило. Она все поняла.

— Ваше имя было в списке. Так? А вы хотите меня спасти, уступив мне свое место?

— Глупая девчонка, — резко оборвал ее доктор, густо покраснев. — За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я Бог? Думаешь, мне дано решать, кому жить, а кому умереть? Думаешь, я способен на такое… святотатство?

Элен, подавшись вперед, взяла Аиртона за руку:

— Нет, доктор. Я думаю, что вы добрый, мужественный и очень великодушный человек. Не надо меня спасать. Вам надо позаботиться о жене и детях. Они нуждаются в вашей опеке и защите.

Аиртон отдернул руку:

— Слушай меня внимательно, девочка. Я тебе не лгу. Твое имя действительно в списке. И ты поедешь, если уж не ради собственного спасения, то ради твоего нерожденного ребенка. С тобой будет Том. Мне нужно, чтобы ты поехала, иначе Нелли может отказаться меня здесь оставить. Она о тебе позаботится.