Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

Он видел, как Меннерс управляет поездом. Мерзавец то и дело передвигал несколько рукояток. Вот одна — он ее назвал инвертором. Почему инвертором, если поезд обычно едет вперед? И что с этим инвертором делать? Куда его двигать? Вверх или вниз? Или оставить как есть? Доктор ощутил собственное бессилие. Он был в отчаянии.

Ему никогда не справиться с управлением. Паровоз надо остановить. Ведь они наверняка уже успели оторваться от солдат и майора Линя? Вряд ли они кинутся в погоню. Впрочем, плевать. Аиртону просто хотелось остановить состав.

А у него получится? Меннерс что-то говорил о тормозном рычаге. Но которая из этих рукоятей тот самый рычаг? Вон тот красный — точно дроссель, им регулируют скорость. Что будет, если он потянет за него? Поезд сбавит скорость? А что в это время делать с инвертором? И вообще, надо ли вообще с ним что-нибудь делать?

Нет, он не справится. Куда ему. Довольно ломать дурацкую комедию. Что он вообще здесь делает? Он, доктор, думает о том, чтобы управлять поездом? Может, наилучшим поступком будет оставить все как есть? Бросить паровоз, оставить кабину машиниста и пойти назад. Какая разница: что он есть в кабине машиниста, что его нет — все равно толку никакого. С тех пор как Меннерс оставил его здесь одного, он ни к чему не притрагивался. Доктор решил, что должен вернуться назад. Он должен как-нибудь, еще непонятно как, пробраться по раскачивающимся вагонам и тендеру. Меннерс проделал это с легкостью. Конечно, возможно, будет уже слишком поздно и ему не удастся остановить мерзавца и спасти мандарина… но он обязан позаботиться о своей семье. Это его долг. Он должен вернуться и спасти родных и близких от этого маньяка, сумасшедшего, убийцы. Аиртон задумался. А что, если впереди на путях еще одно дерево? Если поезд сойдет с рельс, они все могут погибнуть. Ничего не поделаешь. Он должен остановить поезд.

Он снова поглядел на рычаги, лихорадочно пытаясь вспомнить, что делал Меннерс для того, чтобы остановить состав. Он совершенно точно потянул вон тот рычаг дросселя, а еще дернул вон за ту рукоятку. Точно, точно, кажется, Меннерс говорил, что это пневматический тормоз. При чем здесь пневматика, если локомотив работает на пару? Ладно, забыли. Он закрыл глаза и сбивчиво начал молиться. «Господи… Господи, прости меня за то, что я сейчас собираюсь сделать в неведении своем. Не лишай нас милости Своей, Господи, и спаси нас. Спаси нас». Спаси меня. Спаси меня и избавь от ответственности за управление этим чудищем.

Доктор резко выдохнул и, истошно закричав, со всей силы потянул рукоять дросселя. Что это еще за ужасный звук? Какая разница? Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он схватился за рукоять тормоза и резко, до упора рванул. Страшный удар швырнул доктора вперед. Он ударился головой об индикаторы и отлетел назад к тендеру. В изумлении Аиртон поднял голову: все заволокло паром, летели тучи искр, слышался оглушающий визг и скрежет железа. Дверца топки распахнулась, явив доктору картину адова пекла, и Аиртон завороженно уставился на раскаленные докрасна угли. Кабина тряслась. Доктор почувствовал, как на него сверху упало что-то тяжелое. Это был труп молоденького солдата, который швырнуло вперед, когда в момент торможения тендер врезался в заднюю часть локомотива. Голова мертвеца покачивалась на полу трясущейся кабины. Казалось, его невидящие глаза смотрели на доктора с укором, а рот был приоткрыт, словно солдатик собирался сделать доктору замечание. Аиртон задрожал от страха и отвращения. Но… слава Богу! Слава Богу! Паровоз теперь ехал медленнее. Он, и вправду, сбавлял скорость. Наконец, шипя и плюясь паром, локомотив остановился. Все замерло. Господи, как хорошо! Доктору потребовалось несколько мгновений, чтобы окончательно прийти в себя. Что-то в ужасе и омерзении невнятно бормоча себе под нос, доктор, извиваясь, выбрался из-под упавшего на него тела. Аиртон, покачиваясь, поднялся, обнаружив, что весь перемазался в крови и угольной пыли. Ему было все равно. Ему нужно пойти в хвост поезда. Там ему предстоит столкнуться с Меннерсом. Он огляделся в поисках оружия, любого оружия, и увидел лопату, которой Меннерс убил солдата, пытавшегося забраться в кабину. Доктор поднял ее и принялся спускаться вниз. Лопата звякнула о заграждение и застряла в распорке, поэтому Аиртону пришлось остановиться, чтобы ее вытащить. Как только ноги коснулись земли, доктор припустил бегом. Он позволил себе остановиться, только когда добрался до двери, которая вела в вагон мандарина.

Прежде чем доктор успел коснуться дверной ручки, он услышал доносившиеся из вагона причитания и протяжный вой. Сердце екнуло. Он узнал этот крик. Неожиданно он вспомнил, как в молодости, еще будучи студентом-медиком, отправился в поездку на Гебридские острова. Там вместе с другом они как-то раз натолкнулись на похоронную процессию. Хоронили утонувшего рыбака. Они последовали за жителями деревни, тащившими гроб среди утесов и кряжей, и вместе с ними пришли на продуваемое всеми ветрами кладбище. Свистел ветер, громко причитали женщины. Он так никогда и не забыл их жуткий, пронзительный вой. И вот теперь, приблизившись к вагону мандарина, он снова его услышал. Аиртон протянул к двери дрожащую руку.

За несколько мгновений глаза доктора привыкли к царящему в вагоне полумраку. За время, прошедшее с того момента, как Меннерс оставил его в кабине одного, день успел смениться вечером. Склонившееся над лесом солнце окрасило нежным цветом перистые облака над вершинами гор.

Пока доктор неуверенно стоял, переминаясь с ноги на ногу, последние лучи красного, валящегося за горизонт солнца залили вагон розовым, и Аиртон увидел тела.

Мандарин сидел, привалившись к стене, у самой двери в соседнее купе. Седая, украшенная косичкой голова опустилась на грудь, а руки бессильно висели по бокам. Пальцы мандарина были слегка согнуты, будто он специально хотел продемонстрировать любопытствующим тяжелые нефритовые перстни. Возле мандарина на коленях стояли три его жены. Женщины, протяжно крича, разрывали на себе одежду, но стоило доктору войти в вагон, как они сразу же замолчали и со страхом воззрились на него. В свете угасающего дня перед ними в дверях жутким демоном чернел силуэт заляпанного кровью человека, выставившего вперед лопату.

Старый казначей лежал у ног своего господина. Остекленевшие глаза на спокойном, будто пергаментном лице закатились, словно Цзинь хотел разглядеть черное отверстие, проделанное пулей в самом центре его лба. Возле его холеной руки лежал серебристый револьвер.

Генри Меннерс упал на стоявшие у стенки сундуки. Один из них перевернулся, и тело Генри было усыпано золотыми слитками, тускло поблескивавшими в солнечных лучах.