Адам Уильямс - Дворец райских наслаждений

— Я всего лишь солдат, да-жэнь, и не привык рассуждать о вопросах столь глубокого философского содержания.

— Глубокое философское содержание! — рассмеялся мандарин. — Так-то вы называете прелюбодеяние? Я всего лишь сделал допущение, Ma На Сы, так ответьте же на мой вопрос. Покуда наш славный инженер докучает толпе уроками истории и гимнами технике, не лучше ли нам развлечь себя и немного поспорить? Скажите мне, каков ваш ответ?

— Как я уже сказал, да-жэнь, я всего лишь солдат и мои моральные принципы, если у меня вообще таковые имеются, — я как-то прежде об этом не думал — продиктованы воинским уставом.

— Неужели? И что же говорит воинский устав?

Улыбка Меннерса стала шире:

— Не давать врагу получить тактическое преимущество на поле боя. «Отвага — ключ к победе», — кажется, это сказал Наполеон.

— Отвага? — мандарин хохотнул. — Вы только его послушайте, дайфу. Этот юноша понимает, что хочет, и знает, как добиться желаемого. Разве он что-нибудь расскажет таким старым мямлям и занудам, как мы с вами? Нам бы только сидеть у очага да о религии беседовать. Вы не находите, что вся молодежь своекорыстна? И жестока. Я вам приводил изречение Тэмуджина [25] Имя Чингисхана. , хана ханов, который силой своих армий покорил весь мир? Он, кстати, был предком одного из наших величайших императоров. Тэмуджин был воином, как вы, Ma На Сы, и… конечно же, как наш майор Линь. Вы знаете, что он однажды сказал? — мандарин прикрыл глаза и мечтательно произнес: — «Нет большего наслаждения, чем хитростью сокрушить врага, убить его, обратить его детей в рабство, сжечь его посевы и забрать себе его жен и дочерей».

— То, что вы говорите, — чудовищно и бесчеловечно. Это варварство, зло, — произнес доктор.

— Именно. Его слова противоречат почти всем десяти заповедям. И все же они честны. Неправда ли, Ma На Сы? Кредо воина. Оно столь же бескомпромиссно и жестоко, как и суждения о добре и зле вашей религии. Только все наоборот. Хотелось бы мне послушать беседу между вашим Иисусом Христом и моим Тэмуджином. Не правда ли, она была бы весьма занимательной?

— Да-жэнь, я не могу позволить вам шутить о таких вещах. Всему есть предел.

— С чего вы, дайфу, взяли, что я шучу? Мы с вами две противоположности. Вы идеалист. Я прагматик. По крайней мере так кажется. Однако столь ли велика между нами разница? Быть может, в один прекрасный день вы станете прагматиком, а я — идеалистом. Этого нам знать не суждено. Кто осмелится предсказать, что нам уготовано судьбой в эту лихую годину перемен? Какие испытания выпадут на вашу долю? А на мою? Останемся ли мы верными своим взглядам? А может, мы окажемся в положении юного Ma На Сы и примемся искать тактического преимущества на поле боя? Погодите. Прислушайтесь. Вы слышите этот глухой шум — он почти заглушил инженера? А пронзительный свист? Ужель это звуки цивилизации, которую мы здесь ждем? Это и есть обещанный вами прогресс, дайфу ? Вы уж меня простите, но осмелюсь заметить, судя по тому, что я вижу и слышу в данный момент, у цивилизации довольно грубые и пугающие черты.

Взгляды собравшихся были прикованы к железной дороге и быстро приближающимся клубам дыма и пара. Воздух сотрясало шипение пара и грохот колес. Толпа издала стон изумления и зашевелилась, как змея, по ней прошли волны — каждый пытался встать на цыпочки, чтобы лучше видеть. Даже сидевшие на платформе китайские чиновники, которым в большинстве своем уже доводилось видеть поезда, вскочили со своих мест и замерли, завороженные гремящим и лязгающим железным чудовищем черного цвета, которое со всей скоростью неслось прямо на них. Теперь уже было можно разглядеть переднюю часть паровоза и трубу. Волчьим воем надрывался свисток, сирена ревела, словно снежная буря. Из трубы валил серый дым, а с боков паровоза клубились облака голубоватого пара, отчего локомотив был похож на шхуну, летящую на всех парусах по волнам. Герр Фишер, махнувший рукой на речь, — дойдя до середины, он с грустью понял, что его никто не слушает, — разглядел вдали усатое лицо машиниста Боуэрса, который, ликующе дергая за шнур, давал один гудок за другим. Высунувшиеся из кабины китайцы-кочегары сияли от удовольствия. Герр Фишер раскусил задумку Боуэрса: чтобы произвести на собравшихся неизгладимое впечатление, машинист собирался подлететь к платформе на всех парах, полностью уверенный в надежности тормозов, которые позволят остановить состав, прежде чем он врежется в буфер. Поезд словно «Летучий голландец», врывающийся вместе со штормом в порт, достиг ворот лагеря.

— Браво, Фишер! Браво! — услышал инженер крик доктора.

— Великолепно! — вторил ему Дэламер.

Фишер кинул быстрый взгляд на гостей-китайцев. Мандарин и майор сидели бесстрастно, их лица ничего не выражали. Напуганный казначей вжался в спинку стула. Толпа тоже начала выказывать признаки беспокойства, люди напирали, толкали друг друга, но выстроившиеся вдоль рельсов рабочие держали зевак на безопасном расстоянии. «Все будет хорошо», — успокоил себя Фишер.

Он услышал оглушающий лязг тормозов и понял: Боуэрс рассчитал все точно. Со страшным грохотом локомотив содрогнулся, из-под колес брызнули снопы искр. Казалось, паровоз продолжает мчаться вперед с умопомрачительной скоростью, но Фишер прекрасно знал, что через какую-то сотню ярдов поезд остановится. Хотелось кричать от радости.

Вдруг он увидел человека, стоящего на путях.

Собравшиеся заметили его одновременно с инженером. Толпа ахнула, издав странный звук: полувздох-полувскрик. Боуэрс тоже углядел человека и, перекинув рукоятку, дал полный задний ход — ничего другого он сделать не мог. Паровоз окутался паром, однако замедлить движение еще больше было уже невозможно. Те, кто стоял ближе к рельсам, пятились назад, а задние ряды напирали, желая узнать, что происходит. С ужасом Герр Фишер увидел, как в начавшейся давке кто-то упал и бедолагу тут же затоптали. Вопли несчастных тонули в общем крике ужаса. Элен с первого взгляда узнала стоявшего на путях человека, и по спине пробежал холодок.

— Опять он, — пробормотал Френк.

Кровь отлила от лица Тома.

На путях стоял боксерский священник, спокойно взирая на смерть, с грохотом несущуюся ему навстречу. Он воздел руку, словно волшебник, изгоняющий злых духов, и в следующую секунду священника окутала туча дыма и паровоз подмял его под себя.

Локомотив, выпустив последнее облачко пара, остановился в нескольких футах от буфера. Шипение остывающего паровоза и крики затоптанных резко выделялись на фоне гнетущей тишины, повисшей над лагерем.

Герр Фишер был потрясен случившимся не меньше остальных и даже чувствовал свою вину, но несмотря на происшествие или же даже из-за него он решил, что единственный способ восстановить порядок — как ни в чем не бывало продолжить торжественную церемонию. Не обращая внимания на доктора Аиртона, монашек и Тома, бросившихся на помощь раненым, инженер поклонился мандарину.