Анджей Иконников-Галицкий - Литерный А. Спектакль в императорском поезде

Таким вот «Литерным А» он отбыл из Могилёва ранним утром 28 февраля 1917 года. Отчаливая от заснеженного перрона, поезд уносил милого мальчика Ники… Ах, простите, сорокавосьмилетнего измученного господина в полковничьем мундире из света станционных фонарей в морозную тьму, к неисповедимым страданиям, в подвал Ипатьевского дома, к Богу. Как будто нарочно кем-то прочерчен маршрут через станции с говорящими названиями: Могилёв — Лихославль — не доезжая Чудова — Дно…

В Литерном совершилось отречение государя. Литерным ездили министры Временного правительства, а после них — народные комиссары. В вагонных стёклах, успевших многократно отразить китель императора, шляпку императрицы, стройность придворных мундиров, теперь мелькали штатские шапки, пиджак Гучкова, френч Керенского, генеральские погоны со следами от содранных царских вензелей, фуражки со звёздами. По полам стучали лаковые штиблеты, сапоги всех видов и фасонов: солдатские, офицерские, кавалерийские с крагами; несколько раз прогрохотали матросские чоботы. Потом всё это затихло. Царские вагоны стали уходить в небытие. Последние два, свидетели небывалых, великих дел — в том числе и тот, что помнил отречение, — погибли как солдаты в 1941 году в огне Петергофа.

Новые лица

Совещание, которое мы наблюдали, действительно происходило 1 мая в Могилёве, только не в вагоне поезда, а в Губернаторском доме, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего. Из генеральских речей и реплик, слышанных нами, многое зафиксировано в подлинном протоколе. То, что выкрикивали солдаты, — тоже подлинное, из их личных и коллективных писем. Результатом совещания стала поездка генералов в Петроград и заседание в Мариинском дворце 4 мая, в котором участвовали: главковерх Алексеев, главкоюз Брусилов, глав-косев Драгомиров, главкозап Гурко, помглавкорум [3] Телеграфные сокращения, принятые во время Первой мировой войны: главкоюз — главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта, главкосев — Северного, главкозап — Западного фронта; помглавкорум — помощник главнокомандующего армиями Румынского фронта (номинальным главнокомандующим в Румынии был король Фердинанд, фактически же — русский генерал, числящийся его помощником). Щербачёв, министры Временного правительства, среди коих председатель князь Львов и военный министр Керенский, представители Петросовета Церетели и Скобелев и прочая публика. Результатом этого заседания не стало ровно ничего. Генералы разъехались, министры разошлись, декларацию прав солдата приняли — Керенский подписал её и оформил приказом по армии и флоту.

Всё-таки результат, пожалуй, был. Все поняли, что никто ни с кем не сможет договориться. Правительство, Совет, генералы — суть вещи несовместные. И силы нет ни у того, ни у другого, ни у третьих. Кто же возьмёт власть?

Анархия или Бонапарт? Уж лучше Бонапарт с офицерским наганом в руках. Вернувшись в Могилёв, Алексеев приступает к созданию офицерской организации — такого вот ордена Меченосцев, который останется островом и твердыней военной силы посреди бушующего моря анархии. Седьмого мая в Могилёве открылся офицерский съезд. При участии Алексеева и, можно сказать, под его крылом был создан Союз офицеров армии и флота. Не это ли ядро будущей военной России? В 1812 году, спасаясь из русских снегов, Наполеон бросил на произвол судьбы солдат, но вытащил за собой костяк офицерства. И потом обрастил этот костяк новой мускулатурой — за три месяца создал вторую Великую армию, способную противостоять превосходящим силам противника и даже одерживать победы. Этот пример Алексеев хорошо помнил.

Но как работать с таким правительством, в котором половина министров — выдвиженцы ненавистного Совета, а вторая половина перед этим Советом дрожит? Да и надо ли подпирать военным плечом эту трухлявую постройку? Стратег Алексеев раньше многих других понял всю бессмысленность, всю обречённость Временного правительства. С Гучковым, урождённым богачом и думским вельможей, он мог ещё играть партию, но с Керенским — увольте. Увольте, да. Увольнение состоялось 22 мая — по взаимной неспособности главковерха и военного министра выносить друг друга.

Алексеев уходил, наверно, со странным чувством: то ли добровольно, то ли по принуждению, поймав жар-птицу и тут же выпустив её из рук… Впрочем, он успел окольцевать эту крылатую, и теперь держал её на тонкой, невидимой постороннему глазу ниточке… Так он, видимо, полагал.

Он, конечно, уходил, чтобы вернуться.

А что пришедший ему на смену Брусилов?

Между Алексеевым и Брусиловым — неприязнь. Они — противоположны. Алексеев — сын фельдфебеля, Брусилов — сын генерала. Алексеев рос в бедности, тянул лямку учебную, потом служебную в армии; Брусилов — «паж», то бишь, выпускник Пажеского корпуса, гвардеец, столичная штучка. Алексеев — невзрачный службист, Брусилов — светский обаятель. Алексеев в очках корпит над бумагами и картами; Брусилов на лихом коне красуется перед строем конно-гренадеров.

Неприязнь природная многократно усилилась в ядовитом дыму Мировой войны. Брусилов за Галицийскую битву получил Георгия 4-й и 3-й степени, Алексеев — 4-й. Этого простить никак нельзя: аристократ носит два белых крестика на груди и на шее, а истинный солдат — только один, на левой стороне кителя; притом ему-то, истинному солдату, ясно, что главная заслуга в той победе — его, а не аристократа. Ну и конечно, слава, доставшаяся аристократу в ходе летних сражений 1916 года, получивших от наёмных газетчиков наименование «Брусиловский прорыв». Уж Алексеев доподлинно знал, что весь «прорыв» свёлся только к взятию второстепенного Луцка, а наступление на стратегически важный Ковель было затоплено кровью собственных солдат, что этот половинчатый успех стоил такого количества жизней и военных ресурсов, какого хватило бы на три Русско-японских войны. И что, наконец, сверкающая мантия Брусилова — громовержца и победителя — была сшита его женой, талантливой пропагандисткой Надеждой Владимировной, имеющей хорошие связи в высшем обществе и в прессе.

Но это так, к слову. Это сейчас не важно. Алексеев прекрасно понимает, что ситуация в стране и в армии становится неуправляемой, что в правительстве одни демагоги, что новый военный министр — самовлюблённый крикун и что готовящееся наступление не принесёт славы Верховному главнокомандующему, кто бы он ни был.

Самое время отойти в сторону.

Что касается Брусилова, то он, наверно, надеялся на лучшее. Человек, почувствовавший вкус успеха, обретает неуёмную веру в себя и готов идти на штурм самых трудных высот.

И как может 63-летний генерал, осенённый крылом победы, отказаться от высшей военной должности? А вдруг для него написана роль Кутузова или Сципиона?