Д Кузиманза - Раз — попаданец, два — мерзавец [СИ]

— Мама! — заорал я, оглядывая себя и своего старого, прихрамывавшего коня. — Мамочка моя! Где я? Почему?

Заорал мысленно. Хотя домики были далеко, а дорога безлюдна, но возле нее устроили привал несколько человек в форменной одежде. Форменной одежде этого времени, конечно. И не хватало еще, чтобы в самом начале моего задания меня приняли за сумасшедшего.

Тем временем загрохотали колеса, и из-за хилой рощи выехали три кареты. На две из них и вояки, и я посмотрели равнодушно. Но в третьей сидела зеленоглазая и чернокосая красавица лет двадцати. И причесана странно, и одежда непонятная, но…

Бывает же так! Попал я неведомо куда, делать что не знаю, а глянул — и забыл о жаре, пыли, лошади, потерявшей подкову с задней левой ноги. Никогда раньше со мной такого не было, все рассказы о нежных чувствах я встречал смехом. Глупости всё это, выдумки из романов. А тут сердце застучало молотом, на глаза слёзы навернулись, а в голове одна мысль: «Сейчас уедет — и никогда не увижу!»

Кто-то из сидящих у дороги попробовал пошутить, сказать что-то дерзкое о девушке. Я гневно взглянул на шутников и приоткрыл рот, соображая, что сказать…

— А ну… вы того… этого!

Не знаю, долго ли я искал бы нужные слова, но мне на помощь пришел всадник, сопровождавший карету, человек лет тридцати со смуглым лицом и разбойничьими глазами.

— Не сметь! — заявил он. — Не сметь ёрничать!

Глаза его горели такой злобой, что насмешники умолкли и отвели взгляды. Сразу видно, отчаянный, отрежет болтливую голову и уедет с трофеем.

Я посмотрел на него с искренней благодарностью. И вдруг заметил, что он подмигнул мне:

— Ты кто таков, милостивый сударь?

— Князь Дмитрий Прозоровский.

— Поручик Юрий Смилянич, — слегка наклонил он голову.

— Очень приятно, — пробормотал я, чувствуя себя задействованным в том спектакле, о котором говорил мой собеседник по телефону.

Стоп! Так может разговор был не о спектакле, а о фильме? Им срочно нужно было начать съемки эпизодов, не могли они ждать. Подписание договора, короткий инструктаж, потом отвезли, переодели, а когда стал приходить в себя, посадили на лошадь и начали съемку в режиме реального времени. Все эти слова о попаданстве с комфортом — конечно, шутка, остановить императриц Анн я должен в фильме. Договор… Договор-то настоящий, но те солидные мужи что-то говорили о моей схожести с известным дворянином. Вот за нее и платят.

Все понятно, только что же мне говорить и делать, если я сценарий в глаза не видел? Но если бы нужен был сценарий, мне его дали бы. Кое-что ведь объяснили, а дальше, наверное, нужно импровизировать. Я же читал и слышал интервью, как эти все сериалы снимают.

— Вы, князь, я вижу, человек порядочный, да только не слишком светский, — заговорил Смилянич, не дождавшись от меня больше никаких слов. — Служите?

— Постараюсь поступить на службу, — уклончиво ответил я.

— Постараться можно, да только выйдет ли, — дерзко улыбнулся он, пришпорил коня и умчался вслед за каретами.

Военные с обочины дороги заржали. Скорее надо мной, чем над Смиляничем. Но изображать отчаянного и вспыльчивого гасконца мне не хотелось — он-то был в своем мире, а я…

Плюнул я на глупую досаду и поехал дальше.

Через несколько сотен метров показалось маленькое строение под черепичной крышей, на палке болталась вывеска с нарисованным на ней петухом и иностранной надписью. Не от домика ли ветер принес запах свежей сдобы? Иностранная надпись показалась мне знакомой: «Koffe». Почти как в наше время.

— Это что здесь, — спросил я босоногого мальчишку, который рубил дрова, — кафе, что ли?

Мальчишка поклонился и почесал ногу о ногу:

— Не-а, кабак господский. Якимка держит.

Тут мне пришло в голову, что даже в кино за постой положительные герои платят. Я пошарил в карманах, потом в сумке, притороченной к седлу, и обнаружил монеты и банкноты. Прекрасно, теперь можно импровизировать дальше.

В это время из двери под вывеской вышел седой старик в длинной вышитой рубахе и сапогах.

— Вы хозяин? — спросил я его.

— Я, — кланяясь, ответил Якимка.

— А можно у вас тут остановиться? Хочу привести себя в порядок.

— Чая напиться можно.

— Чай — это хорошо. А комнаты есть?

— Комнаты есть, только заняты все.

— Как же быть?

— Чая напиться можно, если угодно барину, тут, на воздухе. Вот стол и самовар.

— Ладно, угодно.

— Николка, — обернулся хозяин к мальчишке, — тащи шишки и совок с углями. Да скажи Марфушке, пусть несет чашку, блюдце, мед и калачи.

Я спрыгнул с лошади, с удовольствием разминая затекшие ноги и надеясь, что еда будет настоящей. Ни о чем не подозревая, довольный и повеселевший, спрыгнул я, можно сказать, в самую гущу высокой политики далекого века!

На моих глазах Николка с помощью шишек, лучинок, горящих углей и сапога, надетого на трубу самовара, раскочегарил его. Я выпил чашку непривычного на вкус чая, съел два ломтя калача, намазав их медом.

Видя, что я рассматриваю напиток, Якимка виновато поклонился:

— Не сердитесь, добрый барин, чай почти закончился, так я душистые травки подбавляю. Сын в Москву уехал за товаром, тут-то места еще дикие, одним чухонцам здесь раздолье. Немец кофейню хотел держать, так иногда не то что кофий, а муку подвозят плохо. Вот я у него и купил кабак-то.

Глазами я еще ел и пил бы, но чувствовал себя усталым и слабым. То ли сказывалось падение в люк, то ли непривычка к верховой езде, хотя мне приходилось ездить на лошадях, когда бывал у дяди и тети в деревне. Полежать бы…

Я огляделся. Самым подходящим для этого местом было что-то вроде длинной лавки, тянувшейся вдоль стены дома. Раньше я такого не видел, но решил, что это и есть та завалинка, о которой приходилось слышать. Но дойти мне до нее не дали.

Откуда ни возьмись передо мной оказалась низенькая и кругленькая бабуся в соломенном брыле поверх узорчатого платка и в старом кафтане-кунтуше (я слегка удивился тому, что знаю такое название).

— Послушай, молодой-счастливый, — нараспев завела она, — я тебе точно всё расскажу, и что было, и что будет. Дося всё знает, никогда не обманет.

Я хотел отмахнуться от неё. Но подвижное лицо гадалки строило такие смешные гримасы, а тёмные глаза смотрели так озорно и весело, что я невольно улыбнулся в ответ и положил Досе на ладонь монетку. Гадалка тут же уставилась на нее, словно собиралась в ней увидеть всё, что наобещала.

— Э-э, молодой-счастливый, — подняла взгляд, — скучно ты жил, скудно ты жил. Но предложат тебе жить возле шума и блеска. Ты заробел, но яхонтовые очи полонили тебя, агатовые косы оплели твою душу, вот ты и полетишь на огонь, как мотылёк.