Д Кузиманза - Раз — попаданец, два — мерзавец [СИ]

Я вдруг осознал, что даже рот приоткрыл от удивления, а Дося опять вгляделась в монетку на своей ладони.

— А всё же больше по сердцу тебе придётся цветок-василёк и ромашка белоголовая. Но это всё сердечное и душевное, баловство до поры до времени, пока большие господа свое слово не скажут. А ты служивый человек станешь, опасность за твоими плечами ходить будет, так помни: молчание золото, слово не воробей, а голова не только для шапки.

Не успел я оглянуться, как гадалки и след простыл.

— Что это она наговорила? — спросил я хозяина кабака, чтобы скрыть смущение.

— Кто ж его знает? — ответил он. — Слишком много наговорила, да мало понятно. Чудная, говорит по-книжному. Не подкупил ли кто её, не научил ли, что и как говорить?

Я пожал плечами: такое мне и в голову не пришло. Зачем кому-то подкупать гадалку, чтобы рассказать мне, которого никто здесь не знает? Я так впечатлился первой частью слов Доси, что пропустил мимо ушей предостережение. Нужно во что бы то ни стало найти зеленоглазую красавицу! Ведь знаю, как зовут человека, который сопровождал кареты!

Остановили меня не разум и осторожность, а усталость и мысль, что я неважный кавалерист и вряд ли догоню кареты. А едут они в Петербург, как и я, там и буду искать.

Приняв это решение, я улегся на завалинке. Марфушка то ли из жалости, то ли по приказу Якимки подсунула мне под голову подушку, набитую душистым сеном. Глаза у меня слипались, я начинал дремать, но мне мешал тихий разговор, который доносился из домика через окошко.

— Завтра посланник отправляет курьера с бумагами. Едет кто-то из его свиты. Или поляк, или саксонец. Бумаги нужно незаметно забрать, пока курьер не пересечет границу.

— А что за бумаги? — Второй голос показался мне знакомым.

— Завёлся, видишь ли, в наших канцеляриях шпион. Где да кто — не наше дело. И без нас поймают. Но то, что он украл, за пределы страны выпустить нельзя. Эти бумаги нужно вернуть во что бы то ни стало! Ты понял? Это поручение, в случае исполнения которого можно надеяться на следующее офицерское звание! Одному это делать несподручно, возьми себе помощников по своему выбору.

— Не извольте беспокоиться, господин майор, бумаги не уйдут.

«Ну и тайны мадридского двора», — подумал я, но неожиданное происшествие отвлекло мое внимание от интересного разговора.

— Опять побирушка, — громко и сердито сказал кто-то во дворе. — Якимка, почему у тебя по двору всякие людишки шастают?

— Какие-такие людишки, господин офицер? Вот барин приехал…

— Не о барине речь. То старая карга бродила, теперь вон, видишь?

— Вижу, — ответил Якимка уже не таким покорным тоном. — Так это же инвалид-солдатик, как же его гнать?

Я приподнялся. Действительно, в воротах стоял однорукий нищий, одетый в рваные остатки форменной одежды. Он опирался на что-то вроде костыля и растерянно оглядывался. Похоже было, что и видит он плохо.

— Добрые люди, дайте водицы испить, — донесся до меня его молодой голос. Надо же, что война с людьми делает, возможно, это парень моего возраста!

— Столько болот вокруг, а не напился, — процедил сердитый голос.

Я, наконец, увидел, кто говорит. Красивый и статный молодой человек лет двадцати пяти в расстегнутом мундире и с красным явно не от загара лицом. Якимка искоса взглянул на него и негромко сказал:

— Марфушка, отнеси воды убогому.

Девочка схватила берестяной ковшик и побежала в угол двора, где виднелся колодезный сруб из бревен.

— Нищих не велено в Петербург пускать, — продолжал сердитый офицер. — Указ был, разве не знаешь?

— Так ведь здесь еще не Петербург, — еле слышно пробормотал Якимка, но у офицера оказался тонкий слух:

— Не Петербург, говоришь? Ну что же, тогда угостим убогого. Эй, девчонка, дай-ка ковш.

Марфушка посмотрела на Якимку, тот еле заметно пожал плечами, и девочка протянула ковшик с водой офицеру.

— Угостим, угостим на славу, так что язык проглотит… — Повторяя эти слова, он взял щепоть земли и кинул в воду, а затем еще и плюнул туда.

Я почувствовал, как лицо мое вспыхнуло от гнева. Якимка с хмурым видом опустил голову, Марфушка испуганно теребила подол юбки.

— Послушай, Беренклау, это не смешно, — сказал кто-то у меня за спиной.

— Да мне-то что, смешно вам или нет. Эй, ты! — крикнул офицер инвалиду. — Иди сюда, дам тебе воды!

И он сделал несколько шагов к воротам, а инвалид заковылял к нему.

— Иди, иди, напьешься, голубчик, — сказал Беренклау и вдруг громко расхохотался.

Пока негодяй говорил и делал свои гадости, я еще сдерживался, надеясь, что он пошутит, но не до конца. Но этот смех хлестнул меня, словно кнутом. Я кинулся к Беренклау и попытался выбить у него из рук загаженный ковшик. Но он увернулся, и тогда пришлось схватить его в охапку. Несколько мгновений между нами происходила молчаливая борьба, Беренклау, кряхтя и тяжело дыша, безуспешно старался вырваться. Ковшик упал на землю, и только тогда я отпустил офицера. С трудом переводя дыхание, он яростно смотрел на меня в упор:

— Сударь… за такие поступки… только поединком… Вы имеете дело не с подлым народом… — И потянул из ножен свою шпагу.

Вид у него был очень разъяренный, шпага блестела на солнце и выглядела настоящей и очень острой. А когда он, злобно фыркая, проделал ею солидную дырку в моих штанах, чувствительно зацепив кожу, у меня в первый раз возникли сомнения, что тут снимается фильм.

Я отступил на несколько шагов, вспоминая, а есть ли шпага у меня. Если ехал служить, то должна быть. Но на мне ее нет. С другой стороны, служить я могу и не военным, а, скажем, в тех же канцеляриях, о которых недавно шел разговор. Конец моим сомнениям положил Николка, который подал мне ножны со шпагой.

Но теперь начиналось самое неприятное. Без шпаги драться со мной было невозможно, а со шпагой Беренклау мог заколоть или зарезать меня, как поросенка. Конечно, оставалась слабая надежда, что все это лишь хорошая актерская игра. И все-таки я вовремя вспомнил где-то не то слышанную, не то читаную фразу: очень важно принять уверенную позу, пусть противник думает, что его не слишком-то и боятся. И я выставил шпагу перед собой и даже выпятил грудь, как петух. Это меня и спасло!

— Эге, господин офицер, да вы подлостями занимаетесь! — громко сказал все тот же знакомый мне голос. Перед негодяем стоял Юрий Смилянич, сверкая недобрым взглядом. — Ты, мил-человек, на турецкой руку потерял? — спросил он инвалида.

— На турецкой, под Азовом, — ответил тот.

— Эй, девчонка, отнеси убогому воды, только ковш возьми другой. Хозяин, дай ему калач и мяса, да чарку вина, пусть присядет и поест.

— Вы распоряжаетесь, как у себя дома, — ледяным тоном сказал мерзавец Беренклау Смиляничу.