Томас Рид - Пиратский остров; Молодые невольники

Сказано – сделано, Теренс первый залез на верблюда, но, несмотря на привычку с детских лет сидеть в седле, юный О’Коннор недолго высидел на этом диковинном звере. Качка, толчки, тряска справа-налево и вперед-назад, заставили его спуститься на сыпучий песок и идти пешком с большим желанием, чем минуту назад ему хотелось поездить верхом.

Гарри Блаунт, молодой англичанин, привычный к охотничьему седлу, тоже не выдержал поездки на верблюде и уступил место Колину. Двигало ли сыном Шотландии желание порисоваться своими подвигами, присущее его землякам, или дух упрямства или отваги, не знаю, но только тот выдержал муки своего положения гораздо дольше своих предшественников.

Но и шотландец не в силах был терпеть вечно, кончилось все тем, что он объявил, будто к ведьме на метле легче съездить, чем на верблюде покататься.

Так что и Колин слез с неуклюжего животного, которое все еще оставалось под руководством Старика Билла, державшего его за повод.

Можно было подумать, что опыт молодых товарищей устрашит старого матроса и заставит отказаться от желания последовать их примеру, тем более что он за всю жизнь ни разу не садился на лошадь. Но была и другая веская причина. Действительно, просоленный моряк чувствовал себя в седле нехорошо, словно на чужбине, но и пешком-то ему было не легче и не привычнее. Ведь берег – суша, а не родное море.

Поставьте его на корабельную палубу, и в целой Англии не найдется человека, который сумеет лучше совладать со своими ногами, нежели Старик Билл. Но на берегу заставить его идти впереди, ведя за собой других, – значило бы привести и себя, и его в большое затруднение: все равно что требовать от рыбы, чтобы она гордо шествовала по земле.

И правда, видя его походку, можно было бы принять его за альбатроса или тюленя, но никак уж не за человека. Сам старый моряк решил, что он достаточно времени скитался по сыпучему песку и что любой другой способ путешествия должен быть гораздо лучше, и потому, как только молодой шотландец спешился, Билл тотчас вскарабкался на горб верблюда.

Правду сказать, карабкаться-то было не трудно, потому что благовоспитанный верблюд становился на колени, каждый раз как только кто-нибудь изъявлял желание сесть на него.

Матрос устроился в седле, и в ту самую минуту взошел ясный месяц и озарил пустыню ярким, почти дневным светом. Посреди пустынного ландшафта, на белоснежном фоне песка резко обрисовывались силуэты коня и всадника. И хотя верблюда образно называют кораблем пустыни, а всадник его был самый настоящий моряк, сообща они представляли собой такой невообразимый контраст, что молодые мичманы, забыв про всякую осторожность, разразились громким, неудержимым и продолжительным хохотом.

Они и прежде видели верблюдов, хотя только на картинке, но и помыслить не могли о моряке верхом на верблюде. Мысль о дромадере всегда соединена с воспоминанием об арабе с его смуглой физиономией в широком белом бурнусе, развевающемся вокруг него, с чалмой на голове. Но просоленный матрос на громадном верблюде, в своих перепачканных смолой штанах и видавшем виды бушлате – от этой картины сам Солон [11] Солон (ок. 640–559 до н. э.) – древнегреческий ученый и политический деятель. лопнул бы со смеха, будь он в числе мичманов.

По пустынным берегам Сахары разносились отголоски веселья, какого здесь никогда еще не слышали прежде. Старик Билл не сердился, даже обрадовался, увидев молодых людей в таком веселом расположении духа, и только крикнул им, чтоб они держались ближе к нему, после чего взял в руки повод и отправился на верблюде по песчаному пути.

Некоторое время товарищи старались поспевать за ним: но скоро стало очевидно даже самому матросу, величественно восседавшему на горбу верблюдицы, что либо что-нибудь необычайное удержит прыткое животное, либо моряку и его товарищам скоро придется узнать на деле, что пеший конному не товарищ. Верблюд плохо слушал поводья, ведь это был не мундштук мамелюка и даже не уздечка, так что старый матрос, пытаясь управлять действиями скотины, чувствовал себя в таком же беспомощном положении, будто бы стоял у штурвала семидесятичетырехпушечного корабля, потерявшего руль.

А мехари, покачиваясь, как упомянутый выше корабль, двигался вперед: известно, что верблюд шагает, переставляя переднюю и заднюю ноги сначала с одной стороны, а потом таким же образом с другой – не так, как лошадь, крест-накрест. Он словно плывет по бурным волнам океана; то взнесется на верх, то стремглав опустится в темную глубь, – точно в промежутках между двумя валами; то безмолвно скользит, то тихо двигается, как судно по гладкому морю.

Матрос устроился в седле

Человека, не привыкшего к езде на так называемом корабле пустыни, непременно укачает. Но не Старика Билла, и если кто-нибудь когда-нибудь насмехался над сравнением верблюда с кораблем, так это именно наш матрос.

– Одерживай! Стой! – кричал он, когда мехари шагал чересчур прытко – Да куда ты несешься, чертяка? Стой, черт возьми! Хоть бросай руль да носись на всех парусах! Точно сам нечистый в тебя вселился. Ну, скальте себе зубы, сколько хотите, молодые господа, а только поверьте мне, с настоящим кораблем легче справиться в непогоду, чем с этим проклятым зверем. Провались он сквозь землю! Насколько сил хватает, я задерживаю его ход. Держи! Ну вот, понесся на произвол ветра!

Не успел всадник произнести последних слов, как вдруг верблюд не то что ускорил свой ход, а помчался с быстротой стрелы, как будто подгоняемый сверхъестественной силой.

В это же время послышались странные звуки – не то пронзительный визг, не то фырканье, которые явно производил не всадник.

Сначала верблюд опередил пешеходов на полмили, не более, но, испустив пронзительный крик, он стал набирать скорость, все быстрее и быстрее, словно стрела, мчался он вперед, и через несколько секунд изумленные мичманы увидели только тень мехари со всадником на спине. И вскоре они совсем исчезли за грядами песчаных холмов.

На время оставим мичманов, разразившихся веселым хохотом, который недолго, впрочем, слышался – и последуем за Стариком Биллом, которого неудержимо мчит верблюд.

Мехари, без преувеличения, летел стрелой, хотя матрос никак не мог понять, что стало тому причиной. Верблюд уже развил девять или десять узлов в час и несся куда глаза глядят. Вместо того, чтобы держаться берега, как того желал всадник, животное постоянно поворачивалось хвостом к морю и головой к внутренней части страны.