Томас Рид - Пиратский остров; Молодые невольники

Тут моряку поневоле пришлось понять, что он не имеет никакой власти над своим верблюдом. Он из всех сил тянул за повод и кричал: «Стой!», но пользы не было никакой. Мехари пренебрегал его приказаниями, был глух ко всем увещаниям и не обращал ни малейшего внимания на усилия обратить его на путь истинный: подняв кверху морду и вытянув вперед длинную неуклюжую шею, он мчался в противоположном желаемому направлении с самым отважным и непокорным видом.

Чтобы удержать животное, не доставало человеческих сил. Всаднику оставалось одно: держаться покрепче на его горбу, что он и делал, сидя в седле по-арабски, как в кресле, а ноги оперев на шею верблюда. Сказать правду, такое положение было небезопасно, но всякое другое было невозможно на верблюжьем горбу, и моряку волей-неволей приходилось прилаживаться к нему.

Когда верблюд вышел из повиновения, то в первые минуты Старик Билл без большого вреда мог бы соскользнуть с него на мягкий песок. Он и подумал было об этом на минуту; но, вспомнив, что без седока верблюд забежит в глушь, где его не отыщешь, старик добровольно остался сидеть на его спине, в надежде рано или поздно успокоить животное.

Позже он убедился, что это сделать никак невозможно и что верблюд мчит его на всех парусах, но спрыгивать было уже поздно и опасно. Попытка соскользнуть с него неминуемо окончилась бы сильным ушибом, если не хуже: верблюд так быстро переваливался с боку на бок и, как нарочно, то взлетал на вершину холма, то стремглав пускался в глубокое ущелье, дно которого было усеяно каменными валунами, при этом ничуть не сбавляя прыти. Подумать страшно, что сталось бы, если б всадник вздумал на полном ходу соскочить с седла: он или разбился бы об одну из каменных глыб, или был растоптан бы под копытами своего верблюда.

Предвидя эти опасности, Старик Билл еще крепче держался в непривычном седле.

Разлучившись с товарищами, он поначалу пробовал кричать, чтобы дать им о себе весть; но, убедившись, что это ни к чему не ведет, отказался от крика и в безмолвии продолжал бешеную скачку.

Когда это кончится? Куда принесет его верблюд? Вот вопросы, которые не давали ему покоя.

И от одного предположения его душа наполнилась ужасом. Было ясно, что животное несется, подстрекаемое горячим стремлением: оно втягивало ноздрями воздух, будто там что-то сильно его притягивает; что же еще это могло быть, как не место родины, тот шалаш – жилище его хозяина, от которого он отбился? А кто еще мог быть его хозяином, как не какой-нибудь из этих жестоких кочевых тиранов пустыни, встречи с которыми потерпевшие кораблекрушение так старались избежать!

Недолго пришлось матросу мучиться догадками – почти в ту же минуту мехари вынес его из-за холма, и глазам моряка предстала небольшая долина, окруженная кольцом гор. Ее серая песчаная поверхность была испещрена пятнами темного цвета, которые при ярком лунном свете казались пучками высокой травы или кустами мимозы.

Конечно, эти пятна не сильно бросались в глаза, если бы среди них не попадалось нечто другое, выдававшее присутствие людей.

Примерно в центре маленькой долины стояло до полудюжины темных объектов на несколько футов выше уровня земли. Их форма, цвет, величина – все выдавало их принадлежность. Это были палатки – палатки каравана бедуинов. Старый матрос никогда не видывал подобного, но ошибиться не мог.

Через несколько секунд можно было различить фигуры мужчин, женщин и детей. Вокруг было множество животных: лошади, верблюды, овцы, козы и собаки; все они держались рядом, кроме собак, которые бродили по всему лагерю. Этот разнообразный ландшафт был ясно виден при свете полного ясного месяца.

Оттуда неслись голоса; там и пели, и кричали: слышалась музыка на каком-то грубом инструменте. Фигуры мужчин и женщин прыгали и кружились. Матрос понял, что они пляшут.

Все это старик видел и слышал в течение нескольких секунд, пока мехари не примчал его в самую середину. Караван приютился как раз у подошвы круглого холма, вокруг которого и обвез его верблюд.

Билл хотел было во что бы ни стало броситься с верблюда вниз, но опоздал – его заметили: крики, раздавшиеся из всех палаток, дали ему о том знать. Бежать было поздно. Ошеломленный, как от громового удара, матрос точно прирос к седлу, но ненадолго. Верблюд заржал и зафыркал в знак радостного привета своим милым родичам и во всю прыть бросился к каравану, как раз в самую середину танцующих.

Мужчины подняли крик, женщины завизжали, дети разревелись, лошади заржали, овцы и козы заблеяли, собаки залаяли, и среди всей этой суматохи верблюд вдруг остановился, как вкопанный, сбросив всадника с седла, так что тот взлетел в воздух, рухнул на землю и, сам не понял как, очутился на четвереньках.

Вот каким образом Старик Билл предстал перед почтеннейшей публикой арабского каравана.

Верблюд остановился, как вкопанный

Вряд ли стоит говорить, какое впечатление произвело на толпу поклонников Терпсихоры [12] Терпсихора – древнегреческая муза танца. подобное появление. Но не надо думать, что английский матрос в бушлате, шляпе и широких смоляных штанах был уж такой невидалью для окружавшей его темноликой публики, разодетой в яркие широкие одежды с фесками или тюрбанами на головах, в туфлях или сандалиях на ногах.

Ни костюм, ни лицо матроса не вызвали большого удивления: то и другое было давно и слишком хорошо знакомо обитателям пустыни.

Изумление было вызвано только бесцеремонной неожиданностью, с которой гость явился к хозяевам. Но и изумление вскоре прошло, уступив место совсем иному чувству.

После недоуменных возгласов все, и мужчины, и женщины, и дети, покатились со смеху. Кажется, даже животные веселились; но забавнее всех казался, по-видимому, рысак-мехари, который стоял неподвижно над своим всадником и, вытянув неуклюжую голову, смотрел на него с невыразимым комизмом.

Посреди общего хохота матрос встал на ноги. Может, его и смутил бы подобный прием, но он был слишком напуган после падения, поэтому ему хотелось как-нибудь улизнуть из почтенной компании.

Но как только его мысли прояснились и вернулась память, он осознал свое настоящее положение и понял, насколько безумна мысль о бегстве. Старик Билл сам себя выдал в плен кочевым бедуинам, самому злодейскому племени на всем протяжении Сахары, настоящим разбойникам на берегах Атлантического моря.

Матросу было чему удивляться: его глазам предстала целая коллекция знакомых предметов, с которыми он странствовал по морям. У дверей палатки – одной из самых больших – лежали вещи из кают, трюмов и кубриков – все это было обломками погибшего корабля.