Уилбур Смит - Муссон

– Да, повелитель.

Она низко поклонилась, сложив вместе ладони и коснувшись ими губ, и все ее манеры сразу изменились. Ясмини была великолепной актрисой, так что, выпрямившись, она уже превратилась из принцессы в слугу и двигалась как мальчик, когда сталкивала дау в озеро и пробиралась на нос.

Они сидели далеко друг от друга, пока маленькое суденышко огибало островок на озере и подходило к деревне на материке, находившейся в лиге от них. Даже на таком расстоянии за ними могло следить множество глаз.

Хотя эти воды выглядели такими широкими, что походили на океан, они находились в милях пути от Побережья Лихорадок, и климат здесь, на высоком плато континента, был намного суше и здоровее. Деревня Ганду растянулась вдоль берега озера на несколько миль; она являлась центром всей торговли Омана на внутренних территориях.

Отсюда начиналась длинная дорога рабов к побережью.

Сейчас в порту Ганду лавировали с десяток малых дау и каноэ или больше. Они уходили вдоль берега озера на сотни миль и привозили сушеную рыбу, слоновую кость, рабов, аравийскую камедь и прочее – из глубины джунглей.

Когда Дориан со своей спутницей подплывали к деревне, Ясмини от отвращения наморщила нос. Здесь воздух отравляла вонь рыбьих потрохов и загонов для рабов.

Когда Дориан сошел на берег, его уже ждал старший лейтенант Башир аль-Синд с еще несколькими людьми. Ясси скромно держался позади, а Дориан сразу погрузился в дела, отложенные на несколько драгоценных мгновений, которые он провел на островке с Ясмини.

– Прибыли женщины, повелитель, – доложил Башир. – И торговцы собрались, чтобы выслушать твои приказы перед походом.

Дориан быстро зашагал по улице. Он шел между набитыми людьми загонами, где держали рабов, сквозь грязь и несчастье, являвшие собой горький контраст той красоте и безмятежности, в которые они с Ясмини так недавно погружались.

Пятеро торговцев уже сидели в тени шелковых балдахинов на шелковых подушках, ожидая его; их окружали собственные свиты – стражи и домашние рабы. Эти пятеро держали в своих руках всю работорговлю в Ганду. Это были благочестивые и образованные люди, изъяснявшиеся цветисто и мягко. Невероятно богатые, они держались с достоинством.

Однако Дориан, прибыв в Ганду, скоро начал презирать их, увидев всю дикость того, чем они занимались.

Дориан и сам когда-то был рабом, но аль-Малик никогда не обращался с ним вот так. Рабство являлось постоянной составной частью и взрослой жизни Дориана, поэтому он просто не задумывался о нем.

Большинство тех рабов, которых он знал, давно смирились со своей участью или родились уже в рабстве, к тому же с ними почти всегда обращались хорошо, как с ценным движимым имуществом. Но когда Дориан очутился в Ганду, он столкнулся с первичной чудовищной природой рабства. Ему пришлось стать свидетелем того, что происходит с людьми, только что попавшими в плен, и это нельзя было назвать приятным уроком.

Дориан понял, что буквально разрывается между собственной гуманностью и любовью и долгом по отношению к приемному отцу, калифу. Ему теперь стало ясно, что все процветание и богатство Омана основано именно на этой торговле. Он не мог уклониться от долга защиты этой системы, но ему очень не нравилось то, что он делал.

Наступил час дневной молитвы, и все совершили омовение. Ясси полил воду на руки Дориана, и он молился вместе со всеми: люди выстроились в ряды, стоя на коленях на ковриках, повернувшись лицами в сторону священных мест на севере. Когда все снова расселись по местам под балдахинами, Дориану отчаянно захотелось прервать многословные речи торговцев, бесконечный обмен комплиментами и сразу перейти к делу. Однако он уже настолько привык к арабскому образу жизни, что не мог позволить себе такую бестактность. Солнце давно миновало зенит, когда один из торговцев почти мимоходом упомянул, что две сотни рабынь доставлены по его просьбе.

– Приведите их, – приказал Дориан.

Торговцы передали приказ дальше, и женщин выстроили перед ним. Дориан сразу увидел, что его пытаются надуть, подсунув самых старых и больных. Многие просто не пережили бы тяжелый переход к побережью. Дориан почувствовал, как в нем закипает гнев. Он приехал сюда, чтобы спасти этих самых торговцев от разорения. У него был фирман калифа, требующий от них повиновения, а торговцы проявили откровенную жадность и строили помехи. Дориан сдерживал ярость. Состояние этих женщин не годилось для его планов. Он намеревался включить их в караван только для того, чтобы усыпить бдительность мародеров, нападавших на караваны. Колонна рабов, состоящая из одних мужчин, могла вызвать подозрения.

Дориан сразу отсеял полсотни женщин – слабых старух и заметно беременных.

Трудности пути быстро убили бы старых и привели бы к преждевременным родам у беременных, а Дориан не желал брать на свою совесть еще и неизбежную смерть младенцев. По той же причине он отказался от детей, предлагаемых торговцами.

– Когда мы выйдем из Ганду, я хочу, чтобы на этих несчастных надели самые легкие цепи, – предупредил он торговцев.

И встал, давая понять, что разговор окончен.

Он испытал немалое облегчение, покинув наконец эту отвратительную деревню и поднявшись на холмы над озером, где воздух оказался намного чище и прохладнее, а еще отсюда открывался великолепный вид. Дориан устроил собственную стоянку на холмистых склонах. Он давно знал по собственному опыту, что его люди остаются куда здоровее, если держать их подальше от переполненных поселений, если ямы отхожих мест выкапывать как можно дальше от источников воды, а за приготовлением пищи строго следить, чтобы этот процесс выполнялся по исламским правилам. Он часто задумывался о том, не прибавляет ли воинам здоровья ритуал омовения перед молитвой.

В его лагере, безусловно, бывало меньше болезней, чем случалось на тесных маленьких английских кораблях его родного отца, на которых Дориан плавал в детстве.

Хотя день уже клонился к вечеру, Дориан еще не закончил дела. Наутро предстояло начать переход, и он еще раз проверил, все ли приказы по каравану отданы.

Пять сотен его собственных воинов вместе с женщинами-рабынями должны были послужить приманкой. Пленники имели почти синевато-черный цвет кожи. Даже самые смуглые из арабов с ними не равнялись, так что Дориан пустил в ход отвар коры, которым рыбаки на озере красили сети; так тела арабов приобретали более африканский оттенок. Конечно, до совершенства оказалось далеко, но Дориан рассчитывал на пыль и грязь, которые по дороге сделают обман более убедительным.

Он столкнулся и с другими трудностями: никто из его скромных благочестивых людей не желал раздеваться на глазах посторонних догола, так что ему пришлось разрешить им надеть набедренные повязки, сначала хорошенько испачкав их. Еще арабы воспротивились бритью голов, но никто из африканцев не имел длинных локонов, так что тут Дориан проявил строгость.