Вячеслав Никонов - Ленин. Человек, который изменил всё [litres]

Взялся Ленин и за интеллигенцию, которая с начала нэпа почему-то ожидала интеллектуальной свободы. В стране продолжалась «издательская горячка». До августа 1922 года, когда отыграли назад, только в Москве было выдано разрешение на создание 337 издательств. Появились новые журналы – «Голос минувшего», «Летопись дома литераторов», «Мысль», «Россия», «Новая Россия», «Утренники», «Экономист», «Экономическое возрождение», – вокруг которых закружилась сохранившаяся интеллигенция. Причем, ГПУ уже отмечала, что народные социалисты кучковались вокруг издательства «Задруга», кадеты и правые эсеры – вокруг «Берега», меньшевики – вокруг издательства «Книга». На съездах агрономов или врачей активно стали подниматься вопросы общественной жизни, причем далеко не большевиками, которых среди видных агрономов или врачей было совсем немного.

Появления в прессе антибольшевистских материалов подвигло власти к цензуре. Следует заметить, что цензурная политика первых лет нэпа была относительно мягкой. Еще в феврале 1922 года Политбюро указывало политотделу Госиздата «на необходимость воздерживаться от вмешательства цензуры в вопросы, непосредственно не направленные против основ политики Советской власти (вопросы культуры, театра, поэзии и проч.)» 2431. Однако уже к лету по настоянию Ленина политика начинает кардинально меняться. 19 мая он пишет Дзержинскому: «обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов… » 2432Очевидно, усердие коллег по ПБ на этом направлении Ильича не удовлетворило, поэтому последовали шаги куда более решительные. 6 июня при наркомпросе было создано Главное управление по делам литературы и издательства, или, в обиходе, Главлит. Он осуществлял предварительную цензуру всех публикаций (кроме партийных, коминтерновских и Академии наук), живописного материала, составлял списки запрещенной литературы. Секретным циркуляром Политбюро и Оргбюро запрещалось ввозить в страну книги «идеалистического, религиозного и антинаучного содержания», а также иностранные газеты и «русскую белогвардейскую литературу» 2433. На членов руководства это ограничение не распространялось. Запрещенную литературу они не только получали, многие значимые вещи для них специально переводили. Число книг, запрещенных Главлитом в 1922 году, было относительно небольшим – 3,8 %. Но это мало о чем говорит, поскольку авторы не представляли на цензуру произведения заведомо не проходные. Вскоре при Главлите появится Главрепертком, который должен был следить, чтобы антисоветская пропаганда не нашла себе дорогу на сцену театров, киноэкраны, концертные подмостки или в граммофонные пластинки.

При этом создавалась собственная газетная империя партии, которая к XII съезду насчитывала 528 наименований с тиражом до 2 млн экземпляров.

Ленин и сам был строгим цензором. Его бурную ярость вызвало появление достаточно безобидного сборника статей ведущих русских философов – Бердяева, Степуна, Франка – «Освальд Шпенглер и закат Европы». Книгу Ильич назвал «литературным прикрытием белогвардейской организации». В начале мая он сделал свои претензии к ведущим российским мыслителям, ранее высказывавшиеся в узком партийном кругу, достоянием общественности. В статье, приуроченной к 10-летию «Правды», разгромной критике были подвергнуты «Шпенглеры и все способные восторгаться (или хотя бы заниматься) им образованные мещане», «извините за выражение, “шпенглерята”». Столь же убийственной оценки – «орган современных крепостников», «явный центр белогвардейцев» – был удостоен журнал «Экономист», издававшийся в Питере Русским техническим обществом.

Особого внимания Ленина удостоились «социологические изыскания некоего Питирима Сорокина, которого возмущает половая распущенность и скачкообразный рост числа разводов. Подобные господа являются на самом деле «крепостниками, реакционерами, “дипломированными лакеями поповщины”… На самом деле, именно большевистская революция является единственной последовательно демократической революцией в отношении к таким вопросам, как брак, развод и положение внебрачных детей». Статью про воинствующий материализм Ленин писал ради вывода о том, что рабочий класс еще не научился пользоваться своей властью, иначе бы он «подобных преподавателей и членов научных обществ давно бы вежливенько препроводил в страны буржуазной “демократии”. Там подобным крепостникам самое настоящее место».

А конфиденциально Ленин 19 мая попросил Дзержинского: «К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим…» И возвращался к авторам «Экономиста»: «Это, я думаю, почти все – законнейшие кандидаты на высылку за границу. Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих “военных шпионов” изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу».

«Философские пароходы» встали на разогрев.

Затем ленинский гнев обрушился на руководство московской парторганизации, которая мешала работе комиссии СНК, вскрывшей злоупотребления в выделении жилплощади в столице. Записка Молотову для членов ПБ 18 марта: «Московский комитет (и т. Зеленский в том числе) уже не впервый раз послабляет преступникам-коммунистам, коих надо вешать». Предлагал публично объявить выговор членам МК и оповестить наркомюст, что «коммунистов суды обязаны карать строже , чем некоммунистов» 2434.

В середине марта пришло сообщение от Крестинского, что он выезжает из Берлина вместе с лучшими профессорами-неврологами – Георгом Клемперером и Отфридом Ферстером, привлеченными щедрыми гонорарами. Ленин настаивал на том, что раз уж они приезжают, то пусть проверят не только его, но и других. «В список этот очевидно должны будут войти товарищи Чичерин, Осинский, Троцкий, Каменев, Сталин, Брюханов и несомненно целый ряд других» 2435. Так и поступили.

25 марта Ленин вернулся из Корзинкино в Кремль, где его и осмотрели немецкие врачи. Мария Ильинична свидетельствовала, что они «не нашли, как и русские врачи, у ВИ ничего, кроме сильного переутомления. Они констатировали “возбудимость и слабость нервной системы, проявляющуюся в головных болях, бессоннице, легкой физической и умственной утомляемости и склонности к ипохондрическому настроению…” Ферстер и Клемперер предписали ВИ длительный отдых (месяца три) вне Москвы, временное удаление от всяких дел» 2436. Рекомендовали горы, но не выше 700–1000 метров.