Вячеслав Никонов - Ленин. Человек, который изменил всё [litres]

Еще одной неожиданностью, которую Ленин готовил организаторам конференции, стало выдвижение пацифистской программы – до тех пор всем было известно крайне негативное отношение к пацифизму большевиков, полагавших возможным надежное обеспечение мира только через революционную борьбу с империалистическими поджигателями войны. Более того, Ленин предложил выступить в Генуе с еще одной идеей, которую большевики до этого отвергали как опасную буржуазно-пацифистскую иллюзию – всеобщего сокращения вооружений. Чичерин пришел в оторопь: «Всю жизнь я ругал мелкобуржуазные иллюзии, и теперь на старости лет Политбюро заставляет меня сочинять мелкобуржуазные иллюзии. Никто из нас не умеет сочинять таких вещей, не знаем даже, на какие источники опираться. Не дадите ли более подробные указания?» Ленин успокаивал Чичерина: «Вы чрезмерно нервничаете… С пацифизмом и Вы и я боролись как с программой революционной пролетарской партии. Это ясно. Но где, кто, когда отрицал использование пацифистов этой партией для разложения врага, буржуазии?»

Ленин счел подготовительную работу законченной. И тут из Рима пришла телеграмма от министра иностранных дел Торретта, извещавшая о том, что вследствие министерского кризиса в Италии открытие конференции будет отсрочено. Ленина переполняли возмущение и язвительность. Он тут же надиктовал письмо Чичерину: «Ноту по поводу отсрочки Генуэзской конференции без указания срока следует составить в самом наглом и издевательском тоне, так, чтобы в Генуе почувствовали пощечину. Очевидно, что действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью. В частности, можно сказать, что в число наших контрпретензией мы включаем расходы, вызванные тем, что эти державы не исполнили своего первоначального обязательства – собрать конференцию в назначенный срок» 2411.

Если учесть, что конференция в Генуе была посвящена восстановлению экономики и российская делегация ехала туда в надежде привлечь иностранные инвестиции, на серьезный успех при подобной жесткости рассчитывать не приходилось. Чичерин и его команда из 60 дипломатов и экспертов отправлялись в дорогу без особой надежды на успех.

После заседания Политбюро 20 февраля собралась его де-факто руководящая тройка – Сталин, Каменев и Зиновьев. На следующее утро Ленин получил записку от Сталина: «Сегодня ночью беседовали (я, Каменев, Зиновьев) о делах в связи с подготовкой к съезду». Далее шел перечень возможных кадровых перестановок. Основное было в пункте 7: «Секретариат ЦК. Сталин, Молотов, Куйбышев. Заявить об этом на съезде и в отчете ЦК, чтобы авансом покрыть атаки против Секретариата (нынешнего)». Сталин также предлагал: «Меня освободить от Инспекции и иметь в виду, может быть, Владимирова (Украина) в качестве наркома РКИ» 2412. Так впервые была высказана идея о продвижении Сталина к посту Генерального секретаря. Судя по последующим событиям, Ленин не только согласился с такой схемой, но и сам провел ее на XI съезде.

Видимо, после получения письма состоялся телефонный разговор, а еще вероятнее – Сталин и Каменев сразу же приехали в Костино, беседа была долгой, и во время этого разговора Ленин почувствовал себя плохо 2413. Он пишет Каменеву и Сталину, которые извинялись, что утомили его: «О вашей вине или чем бы то ни было подобном, в связи с длинным разговором, смешно и говорить. В моей болезни никаких объективных признаков нет (сегодня после прекрасной ночи совсем болен), и мои силы мог предположительно оценивать только я. Причиной был я же, ибо вы меня неоднократно спрашивали, не утомился ли я». О чем говорили – неизвестно, но, судя по всему, разговор был серьезным, и Ленину уже не терпелось вернуться в Кремль. 27 февраля он извещает Цюрупу: «В среду буду в Москве. Нам нужно будет увидеться и утром и вечером, чтобы мы могли побеседовать с полчаса» 2414. Среда – 1 марта.

Но полного выздоровления нет, по-прежнему случаются «головокружения». ПБ 2 марта по предложению Молотова постановило: «Продлить отпуск тов. Ленину до съезда партии». 3 марта Ленин писал Каменеву: «Вижу, что на съезде, вероятно, не смогу читать доклада. Ухудшение в болезни после трех месяцев лечения явное: меня “утешали” тем, что я преувеличиваю насчет аксельродовского состояния, и за умным занятием утешения и восклицания “преувеличиваете! мнительность!” – прозевали три месяца. По-российски, по-советски… Я попробую готовиться. Но готовьтесь и Вы. На съезде и пленуме ЦеКа важен и мой доклад. Очень боюсь, что ни там, ни здесь не смогу. Пожалуй, доклад скорее, ибо оказалось, что разговоров и заседаний хуже не выношу, чем « сказать раз в полгода ». Надо обдумать, как себя гарантировать от сюрпризов, как быть. Может быть, так: Вы приготовьте доклад, а я на случай вступление? Или предпочесть участие на пленуме и только это, а доклад мой вовсе выкинуть?… P. S. Имейте в виду, что обмен коротенькими записками (я извиняюсь очень, что сам пишу сегодня длинно) нервы выносят лучше разговоров (ибо я могу обдумать, отложить на час и т. д.). Оч[ень] прошу поэтому завести стенографистку и чаще посылать мне (перед Политбюро) записки в 5–10 строк. Я думаю час-два и отвечу» 2415.

Теперь Ленин был склонен, даже находясь в Кремле, подлечиться. 4 марта Гетье и Семашко организовали визит к нему крупнейшего невропатолога Ливерия Осиповича Даркшевича. Его первое впечатление – пациент в порядке. На вопрос, что его беспокоит, ответ:

– Я совсем стал не работник.

«Главное, что тяготит его, это невозможность для него за последнее время читать так, как он читал раньше, – записал Даркшевич. – Он прямо проглатывал книги… Невозможно для него и другое дело – принимать участие в бесчисленных заседаниях различных съездов… Не мало мешают ему еще сильные головные боли, которые возникают у него тотчас же, как только он проработает сколько-нибудь лишнее время. Тяготят также и бессонницы. Сон у него вообще плох, но за последнее время, когда ему приходится много работать, он совершенно иногда лишается сна». Даркшевич приходил к выводу: «Среди его жалоб нет ни одной, которая служила бы выражением органического заболевания головного мозга; наоборот, все то, что наблюдается у него, является следствием простого переутомления мозга». Ленин сильно забеспокоился, когда Даркшевич заговорил о его навязчивостях, но тот уверил, что они не приведут к сумасшествию. Пациент поинтересовался, не противопоказаны ли ему физические нагрузки? Даркшевич на миг задумался и спокойно произнес:

– Легкие домашние работы возможны. Конечно, нельзя колоть дрова и носить их на третий этаж, как заставили меня делать большевики. Ведь это абсурд – заставлять профессора таскать дрова.