Сергей Щепетов - Айдарский острог

Парень, который придерживает больному руки, по сравнению с остальными выглядит здоровым. Но — только по сравнению. Лицо (особенно лоб) и руки усеяны узелками величиной до размеров горошины, нос у него закупорен, так что дышать приходится ртом, из глаз текут слёзы. И всё время чешется...

В ногах у буйного сидит тётка. Вся видимая кожа у неё порыта этакими жемчужинками в красных ободках — белесоватыми пузырьками с вдавлением в центре. Можно предположить, что эта троица — одна семья. А можно не предполагать... Дальше!

Вот он — основной источник здешнего аромата! Или это его сосед? Впрочем, оба хороши: лежат голые на остатках собственной одежды. Крайне истощены, один без сознания, другой, похоже, просто захлёбывается от боли, но кричать не может — у него что-то с горлом. У обоих вся кожа в пузырях — тёмно-синих, с багровым оттенком. При каждом движении пузыри лопаются, и гной стекает на подстилку...

Господи, вот этот уже помер. И похоже, не сегодня. Да и не вчера, наверное. А его соседка... Не-ет, она же просто спит! На лице бурые подсохшие корки, некоторые содраны, сочится сукровица... Я больше не могу».

Кирилл вылез наружу — под высокое голубое небо с редкими облаками, на тёплый ароматный ветер, сдувающий тучи комаров...

— Ты чо, паря, обеспамятел? — раздался крик от изгороди. — Сказано ж те: бадью волоки! Вон со стены уж машут! Дождёсся — не жрамши останешься!

Не чувствуя земли под ногами, ступая как робот, Кирилл вернулся в сарай. Бадья — подобие ведра из толстых деревянных плашек, схваченных обручами, — стояла на земле в левом дальнем углу. Возле неё на корточках сидели двое — то ли таучины, то ли мавчувены. Признаков болезни на их лицах учёный не заметил. Впрочем, он видел в основном их глаза, устремлённые на него. И в глазах этих...

Кирилл взялся за верёвочную ручку, поднял посудину (она весила килограммов десять) и двинулся к выходу. Куда эту штуку следует нести, он не знал и просто направился к стене.

— Куды прёшь?! — закричали сверху. — Ставь! Ставь на землю и отваливай! Бля, до чего ж тупые эти нехристи! Уди отсель, сука!

Кирилл поставил бадью на землю метрах в двух от стены и отошёл в сторону. Сверху спустили толстый кривоватый шест с крюком на конце. С третьей-четвёртой попытки зацепили этим крюком ручку и начали поднимать посудину вверх. За частокол посудину втаскивать не стали — она так и висела в метре от стены, пока в неё что-то наливали — железным ковшом на длинной ручке. По крайней мере треть жидкости при этом проливалась на землю. Потом бадью спустили вниз и поставили на землю, чуть не опрокинув при этом.

— Жрите, падлы! — послышалось сверху. — Жалко, срать неохота, а то б мы вам погуще сготовили, гы-гы-гы!

Судя по виду и запаху, в бадье было варево из рыбьих голов и кишок. В том числе (или в основном?) тухлых. О том, что продукт подвергался термической обработке, говорило наличие сверху мёртвых опарышей — эти личинки мух в холодной воде могут жить довольно долго.

Он поставил бадью на пол в центре сарая. Немногие «ходячие» потянулись к ней. Те, кто могли, ели руками, а «бульон» пили через край. При этом «дети разных народов» почему-то не ссорились друг с другом. Кирилл от «еды» отказался и вышел на улицу.

Над головой был бескрайний простор неба. Вдали рябила поверхность протоки. Спасаясь от комаров, охранники накидали в костёр мокрого ягеля. Дым не помогал, и они матерно ругали начальство, а также свою злую судьбу на этой проклятой Богом земле.

«Ну, Кирюха, будь честным перед самим собой: ты же понял, что это такое? — спросил сам себя учёный. И сам же ответил: — Да, конечно...

Это — оспа.

По латыни — вариола.

Причём та форма, при которой смертельный исход почти неминуем.

На Руси она называлась „чёрный мор“.

Заразна? Ещё как — с больным даже дышать одним воздухом опасно!

А лекарство есть? Ну, вакцина вроде... Какая к чёрту вакцина?! Где её тут взять?!! О Господи...»

В общем, получалось, что охранник прав: отсюда только одна дорога — в гости к Богу. У Кирилла возникла, конечно, шальная мысль сбежать и перезаразить население острога. Никакой критики идея не выдержала — зараза немедленно перекинется на «иноземцев» и пойдёт гулять по тундре. Население в ней редкое, но друг с другом оно общается и, при этом никаких санитарных норм не соблюдает. «А Петруцкий-то не дурак оказался! Или, может быть, здесь есть какой-то медик — больных с явными симптомами изолировали. Правда, в остроге могут оказаться люди, у которых симптомы ещё не заметны... Или, скажем, родственники могут скрывать таких больных, чтобы они не оказались вот в этой морилке. С другой стороны, что здесь делают таучины, у которых нет видимых симптомов? Только бы Луноликая не заразилась...»

Делать Кириллу оказалось совершенно нечего. Ну, разве что попытаться при помощи палки расчистить участок земли на открытом воздухе, чтобы можно было сидеть и лежать. К вечеру мысли о болезни буквально изнурили его — даже стало казаться, что поднимается температура. Он попытался переключиться на что-нибудь другое — просто, чтобы дать отдых нервам. А в трудных ситуациях ему всегда думалось об одном — о Луноликой.

Только на сей раз мысли о «жене» оказались такими болезненными, что учёный застонал в голос. Перед его мысленным взором во всех подробностях встала сцена встречи его любимой женщины и злейшего врага: «Как они смотрели друг на друга... Точнее, как ОНА на него смотрела! Нет, не надо обманываться: мне не показалось. Это было! И было тем, что называют „моментом истины”! Она не притворялась, она была естественна. Между прочим, в той — другой — жизни на меня дважды так смотрели девушки. Первый раз нас сразу развела судьба, а второй случай имел продолжение — чуть жениться не пришлось... В общем, ВОТ ТАК женщины влюбляются. Но почему, с какой стати?! Ведь он же по донок, на котором клейма негде ставить!! Да, подонок... но в мундире! Но при власти! Да ОН ЖЕ ЕЙ ПРОСТО БОГОМ ПОКАЗАЛСЯ, бли-ин...»

Как назло, в памяти учёного нашлось достаточно инструментов для самоистязания. В тот недолгий период, когда Кирилл пытался приобщиться к курению, он регулярно посещал институтскую курилку — комнатушку на втором этаже, где имелись урна, несколько стульев и мощная вентиляция, которая всё время ломалась. Это был своеобразный клуб, в котором общались учёные разных специальностей. Наиболее ярким оратором считался Александр Иванович — высокий худой дядька, настолько сутулый, что казался горбатым. Рассуждал он обычно о женской сущности, причём присутствие особ противоположного пола его только возбуждало. Почему-то его инсинуации возражений учёных слушательниц не вызывали — во всяком случае бурных. Тексты выступлений бесконечно варьировались, но суть, застревавшая в памяти, была примерно такая.