Александр Коломийцев - Эллада

— Не требуется, рабов хватает.

Анаксимандр так бы и ушёл ни с чем, но неожиданно выручил Калликрат:

— Мегакл жаловался, молотобоец у него хлипкий, три раза ударит, дых перевести не может. Пусть попробует, прогнать никогда не поздно.

— Пусть не врёт, уж прямо, три раза ударит… Ладно, — Евфорб переменил первоначальное решение, критически оглядел просителя, очевидно, остался доволен. — Ладно, становись к Мегаклу крицы ковать. Но гляди, мастер пожалуется, выгоню и платить не стану. Тутошний или пришлый? На тутошнего не похож. Живёшь где?

Анаксимандр, качнув посохом, развёл руками.

— Нет у меня жилья. Метек я, из Афин. С работой трудно, вот и скитаюсь.

Выдавать себя за эвбейца Анаксимандр не стал. Хотя островитяне говорили на ионийском наречии, его, не знакомого ни с местными условиями, ни с городом, подловить на обмане не составляло труда, и он решил не создавать себе лишние трудности.

— Ага, значит, харчи тебе, жильё. Ну-ну, — управляющий говорил с неудовольствием в голосе, но в глазах читались противоположные чувства, насторожившие Анаксимандра. — Значит так, жить там, за мастерской, с охранниками будешь, с ними же харчеваться. Учти, всё в плату войдёт.

— А деньги? — спросил Анаксимандр.

— Какие деньги? — с удивлением воскликнул Евфорб, вызвав насмешливое фырканье у Калликрата. — Ты разве не понял? Я тебе жильё даю, кормление, это всё денег стоит. Ты пойми, мне раба дешевле держать, ему платить не надо.

— Зато раба купить ещё надо.

— Ишь, ты! Языкастый! Учти, я этого не люблю. Ладно, седмицу отработаешь, там посмотрим. Мегакл останется доволен, значит, заплачу.

Анаксимандр сходил за пожитками (меч он носил под хламидой) и со следующего дня приступил к работе.

Вновь, как в недавние, свежие в памяти времена, потянулись однообразные дни, наполненные тяжким трудом. Надсмотрщик Эккрит, надзиравший за работами внутри мастерской, не позволял рассиживаться. Его бдительный взгляд видел всё происходящее у горнов. Едва Анаксимандр, намахавшись молотом до седьмого пота и ломоты во всём теле, присел на корточки передохнуть, погнал загружать горн. Но и когда горн горел, и руда превращалась в металл, Эккрит находил работу.

Отдохнуть удавалось, когда варка подходила к концу и Мегакл подавал знак быть наготове. Тут надсмотрщик терял свои права и с мастером не пререкался. Если пористая крица остынет и уйдёт в брак, придётся рассчитываться из своего заработка.

Сам мастер, благодаря важности творимого дела, находился в привилегированном положении. Мастерству, искусству погонщик помеха. Варка железа представлялась истинным искусством. Когда появлялась возможность, милетянин едва не с благоговением наблюдал за священнодействиями мастера. Ибо всё, что тот делал, непосвящённому виделось торжественными и многозначительными обрядами, совершаемыми служителями богов.

Плавильная печь для железа была раза в два меньше, чем на руднике. Мегакл, словно тело женщины, гладил ладонями свод горна, нюхал жаркий воздух, исходящий из отверстий, в определённый момент, ведомый только ему, подавал знак. Рабы замедляли темп дутья, мехи вздувались тяжко и лениво. Наступал миг, важный и долгожданный, от которого зависело всё священнодейство. Словно трепет проходил по лицу мастера. Мегакл облекался в кожаный фартук, надевал кожаные же рукавицы, брал в руки клещи, длиной не менее трёх локтей, кивал не спускавшим с него глаз воздуходувщикам. Те оставляли мехи, ломиками вываливали круглый камень, запиравший зев печи, и замертво валились поодаль от горна. У несчастных даже не доставало сил выйти на вольный воздух. Всё пространство у горна заливал нестерпимый жар. Воротя в сторону потрескивающую бороду, Мегакл подскакивал к самой печи, выхватывал клещами раскалённую крицу, поворотясь, бухал свою добычу на наковальню, и в дело вступал молотобоец.

Работа в кузнице была тяжёлой, грудь надсаживалась от чада и жара. Но трудней всего приходилось мальчишкам. Пока крицу проковывали, малолетки выгребали из горна золу, прочищали трубки мехов. Воздух в мастерской и без того был густым и горячим, а при чистке мальчишки купались в золе и жаре. Вычистив горн, вместе со взрослыми загружали его дровами, углём, рудой, песком и промытой золой. После отправлялись мыть золу. Горе было тому, кто, выбившись из сил, присел отдохнуть. И весь день малолеток сопровождали зуботычины, тумаки, подзатыльники. Били все: управляющий, надсмотрщики, мастера и даже взрослые рабы. Последние — даже более прочих. Осатаневшим от тяжкой работы и постоянного страха перед побоями людям вид растянувшегося на полу мальчишки с корзиной угля или руды доставлял великое удовольствие и веселье. Побои, как правило, доставались не обидчику, а жертве.

Малолетние каторжники представляли собой «приплод» рабынь. Жалка и тяжка была участь этих худосочных, сероликих отроков, плодов насилия и похоти. Никто не ждал их на этом свете, никто не радовался появлению. Само их существование, казалось, вызывало у окружающих раздражение. Всякий встречный старался побольнее выместить на беззащитных существах накопившийся гнев и обиды, потешить грубую душу мерзкой шуткой. Великие боги не замечали присутствия на земле этих несчастнейших из несчастных, ибо никто при их рождении не издавал радостные вопли, не бегал с ними вокруг алтаря, не поднимал к небу, представляя взорам богов, объявляя своим чадом. И сами они по скудости существования не приносили бессмертным жертвы, святая вода не кропила их лица. Где уж гордым олимпийцам заметить подобные ничтожества.

Всё же физически Анаксимандру приходилось легче, чем рабам. Его не били и кормили лучше, но нравственно он терпел невыносимые муки. Им помыкали, оскорбляли, унижали ежедневно и постоянно. Свободный, зарабатывающий на жизнь чёрным физическим трудом, вызывал у окружающих презрение, для такой работы существуют человеконогие. Самолюбие милетского купца покрывалось язвами. Лишь одна мысль утешала: в любой момент он мог собрать вещи и уйти, куда заблагорассудится, и никто не посмеет задержать его. Надежда заработать в кузнице деньги на дорогу домой таяла каждый день. Он отработал одну седмицу, вторую, Мегакл хвалил молотобойца, но хитрый Евфорб отделывался обещаниями. Вот, дескать, соберёшься уходить, тогда и заплачу.

В начале третьей седмицы своего пребывания в Эретрии Анаксимандр подумал: да что он мается в этой кузнице, живя в ней, как на угольях, да неужто на ней свет клином сошёлся? Неужели он, образованный человек, не найдёт работу получше и почище? Про повязку на лбу можно сочинить иную историю, более приличествующая образованному человеку, чем портовая драка. Евфорбу объявил, что на следующий день на работу не выйдет. Отправится искать цирюльника или врачевателя, может, добудет целебной мази для раны, иначе совсем невмоготу.