Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Заняв землянки, он заставлял прорвавшиеся части красных ночевать на диком ветру, в стуже, после чего те теряли боеспособность. Разобрал часть вторых путей на Крымской железной магистрали и построил рокадную ветку, которая позволяла ему быстро перебрасывать свои столь малые силы с одного участка на другой. Он совершил то, что казалось невозможным.

Тем временем в тылу полуострова генерал Врангель, сменивший Деникина, готовил новую Русскую армию. Из Новороссийска вырвалась в Крым лишь небольшая часть деникинского войска. Без вооружения, морально опустошенная. Из Одессы, где генерал Шиллинг умудрился повторить Новороссийск в еще более печальном варианте, не прибыло вообще никого. Жалкие остатки войск этого левого фланга деникинской армии либо сдались в плен, либо, совсем малым числом, под командованием упорного генерала Бредова совершили зимний, страшный по потерям марш в Польшу, где были интернированы и помещены потихоньку вымирать в холодные лагеря с более чем скудным пайком.

Яков Слащёв доказал, что в Русской армии, кроме тупоумных полководцев, были военные гении. В последнем бою, когда части командарма Пауки прорвались слева от Перекопа почти к Джанкою, а на перешейках Красная армия заняла Чонгар и тоже грозила Джанкою, этому «ключику» от Крыма, с правого фланга на защиту Крыма встала часть, состоявшая из студентов и юнкеров, совершенно неопытных и проявивших нерешительность.

Слащёв выехал на автомашине перед строем и, пренебрежительно повернувшись к красным эстонцам и латышам спиной, обратился к новобранцам с воодушевляющей речью. Противник на некоторое время опешил и тоже послушал речь знаменитого «Яшки-генерала». Затем какой-то меткий латышский пулеметчик дал очередь. Три пули попали в спину Слащёву и вышли через живот. Он нашел в себе силы закончить речь и медленно, не подавая виду, что тяжело ранен, опустился на сиденье. Его провожали криками «Ура!».

В этом бою новобранцы опрокинули прорвавшиеся батальоны красных. Разгром завершили две конные группы, ударившие с флангов. У кавалеристов не было ни одного седла: конники мчались в бой на пожертвованных немецкими колонистами подушках.

После этого поражения Тринадцатая армия, до этого три месяца пытавшаяся ворваться в Крым, прекратила свои попытки, а эстонец Ян Паука был сменен на латыша Роберта Эйдемана.

Слащёв с тремя сквозными ранениями пробыл в госпитале всего неделю и с незажившими ранами отбыл на фронт. Все эти дни за ним ухаживала и перевязывала его юная жена Нина, «юнкер Нечволодов». Она находилась со Слащёвым в одной машине во время его знаменитой речи, но, по счастью, ее миновали пули. Она уговаривала мужа еще полечиться, но он отшучивался тем, что еще не решено, считать ли это его девятое по счету ранение тяжким или же сразу считать тяжкими девятое, десятое и одиннадцатое. От этого зависело количество нашивок на левом рукаве. «Нельзя же генералу воевать не по форме одетым».

Двужильность воинов эпохи Гражданской, их пренебрежение к ранениям могли бы стать темой для многих диссертаций. Очень крепок русский народ! Весь двадцатый век он доказывал свою крепость, пока не растерял ее. У выносливости тоже есть свои пределы.

…Была еще одна причина, по которой командарм Паука не смог справиться с заданием и захватить Крым. Ян был вынужден значительные силы отвлекать для борьбы с многочисленными отрядами махновцев (некоторые повстанческие группы вовсе не были махновскими, но тоже путали карты). Памятуя о приказе раздавить Махно, Паука иной раз отводил от Крыма целые дивизии, эскадрильи самолетов, бронепоезда.

Так крестьянский батька, погубивший генерала Деникина, помог на этот раз уцелеть генералу Слащёву. Непредсказуем ход гражданской войны! Не поддается разгадке ее кровавая логика!

Уже пылала, цвела, гудела, звенела и жужжала весна на Украине. Было тепло, все оделось в зелень.

Близ хутора Гайдамацкого, в плавневых лесах, у слияния знаменитых речек Волчьей и Терсы горели костры. Шум, гам. Как узнали о приближении батька Нестора с обозом, непонятно. Но уже встречали. Здоровались, обнимались не только односельчане, но и однополчане, и даже новые, только появившиеся в отряде бойцы.

А Нестор не успевал удивляться возвращению старых верных друзей:

– Фома, ты тут?.. Павло! Гляжу, ты вроде где-то пушки роздобыл?.. Щусь! Лёвка!

Задов обнимал Нестора: батько словно исчез в его мощных объятиях. И другие сотники тискали батька.

– Шо, Лёвочка, не нашлось для тебя работы на Донбассе? – спросил Нестор.

– Знаешь, я, як та собака: прывыкла бегать за возом, и за санками бежит. Не могу я уже жить без вас, чертей, клянусь Одессой! А тут ще большевики вси уши прогудилы, шо ты не то помер, не то убытый. И решив я сам удостовирыться.

– Я тоже слыхав, шо убитый, – подтвердил Щусь.

– Бессмертный я, хлопцы, як Кащей… Но все же як вы додумались сюда завернуть?

Федос, все такой же красавец, только уже в строгой красноармейской одежде, стриженный по форме, усмехнулся:

– Мы ж не большевицкие каратели. Знаем, де ты в плавнях ховаешься.

– Как услыхали, шо живой, сразу сюда рванули. Еще и хлопцев с Красной армии с собой позвали, – вклинился Кожин в круг обступивших батька.

– А я з Донбассу нюхом шел, – гудел Задов. – Де не спрошу: був – нема. И так до самого Гуляйполя. Там хороши люды направылы мене сюда, на хутора. Може, и не найшов бы, но у мене був добрый проводнык.

– Хто ж это?

– А Феня!

В Гайдамацком стало шумно, весело. Махновцы раздавали с возов трофейное добро: мануфактуру, сахар в головках, обернутых синей бумагой, упаковки соли и спичек, мыло, консервы. Кидали в подставленные подолы, в корзинки, в торбочки.

– Берите, товарищи селяне! Только без жадности! По потребности! – стоя на возу, кричал пожилым гайдамацким жителям Аршинов, превратившийся из теоретика анархизма в снабженца.

А парубкам и девчаткам не до сахара и не до спичек. Они обступили гармониста. И Ванёк уже успел освоиться, растягивал меха гармони, старался, орал:

– Золото, не хлопчик! – улыбнулся Нестор. – Ты, Лёва, его до себя в разведку забери. Этот куда хочешь пролезет, шо хочешь узнает.

– А де Сашко Лепетченко? Ничего не слыхал? – спросил Щусь.

– Нема Сашка, – горестно ответил Махно. – И брата мого Гришки… Ладно б от рук Деникина! Так нет же, и Гришаня, и Сашко од красных згинули… од эстонив…

Помолчали. Словно бы в утешение Щусь сказал:

– А мы перед тем, як Красну армию оставить, шеснадцать комиссаров зарезали. Ночью, тихо…