Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Но, видно, чужая смерть – неполная плата за своих. Война свела человеческую жизнь к копеечной цене: иной раз и сотня убитых, порубленных, зарезанных врагов – пустой звук. Свой же – он один такой: знакомый, близкий, знают его, и дивчину его или брата, или мать. А чужой – он просто человеческая единица. Что с того, что на одной земле вырос? С этим покончено. Революция старые понятия отменила!

Ночью в хате, освещенной огнями сальных плошек, сообща решали, как дальше жить, как воевать.

Черныш на правах начальника штаба, как и положено, доложил об общей стратегической обстановке:

– Дела такие. Война с поляками. Они захватили Белоруссию и на Украине дошли до самого Днепра. Красные выступили против поляков. Фронт перед Крымом почти оголился. Так что генерал Врангель не сегодня завтра попытается выскочить из полуострова. – И, обратив внимание на недоуменные взгляды махновских командиров, начшаба пояснил: – Может, кто не знает. Деникин получил отставку, Врангель вместо него… Так что у красных пока тылы свободные. В наших краях тоже в основном ЧеКа, продармия, продотряды.

Махно почесал загривок:

– Выходит, можем снова занимать Гуляйполе и все, шо вокруг?

– И опять наступит у нас счасливая жизня! – обрадовался Щусь.

– До счастливой жизни пока далеко, Федос! – омрачил его радость Черныш. – С Дона через Катеринославщину идет Буденный. На Польский фронт. Идет своим конным ходом, без железных дорог, потому что кормить такую массу людей и конского поголовья нечем.

– Значить, шо ж? Они наше будуть жрать? – возмутился Щусь.

– Жрать – полбеды. У них приказ. У нас уже есть копия. – Начштаба отыскал среди множества бумаг небольшой листок. – «Проутюжить так называемые махновские территории, забирая все продовольствие…» – Он оторвался от бумаги, обвел глазами хлопцев. – Дальше и читать не хочется. Говорят, бумагу составил сам Ленин. Заложников будут брать. Тех, кто побогаче, расстреляют. Найдут оружие – сожгут хату. Хозяев опять-таки к стенке. Хлеб спрячешь – тоже к стенке.

– Де ж оны наберуть столько стенок? – мрачно пошутил Щусь. Но никто его не поддержал, даже не улыбнулся.

– Конная армия Буденного – не шутка, – продолжил Черныш. – Всю кавалерию белых разнесла, как колун березовое полено. На мелкие чурки.

Смолкли хлопцы, подавленные новостью.

– Будем сничтожать! – взорвался Щусь.

Черныш отрицательно качнул головой:

– Во-первых, в армии Буденного двадцать пять тысяч конных. Бронепоезда. Броневики. Еропланы. «Сничтожь!» Во-вторых, казаки Буденного – сами из селян. Понимают дело. И степь знают, и балки, и плавни…

– И в-третьих, – добавил Махно, – Буденный идет на поляков. Не в наших интересах его задерживать. Потому як может такое случиться, шо полякы и до нас дойдут. Як в той сказке: налево пидеш – коня потеряешь, направо – в плен попадешь, а прямо – голову снесут… Иди куда хочешь! Свобода!

– Я так думаю, надо искать мира с красными, – предложил Аршинов.

– Не! Все! – Махно мрачно уткнулся взглядом в стол. – Они много наших побилы, грабят селян, брешут на каждом шагу… Не, с красными нам не по пути.

– А вот такая мысль. Красным не мешать, пусть воюют. А сами пойдем в их глубокие тылы, на Дон, там поднимем казаков, – предложил Черныш. – Большевики победят поляков, глядь, а у них в тылу войско. Казацко-крестьянское. Вот оно-то и будет новой волной Третьей революции.

Какое-то время размышляли.

– Неплохая мысль, – сказал Махно. – Вполне! Но пойдем не кулаком, одной колонной, а врастопырку! – И он показал членам совета растопыренные пальцы. – На всякий случай. Чем дышат казачки, мы тоже не до конца знаем!..

Колонна Махно и Черныша двигалась просторами Придонья. Здесь многое напоминало Украину. И даже местный разговорный суржик был во многом похож. Родственники, казаки!

В плавнях царапал за руки, хватал за одежку такой же ежевичник да глёд. Иволги, словно родные, опробывали свои флейты в небольших рощицах. Жирная почва заливных лугов чавкала под копытами. На реках плавали казарки, черные, с белыми ошейничками, птицы, знакомые по низовьям Днепра. На брошенных участках чернозема желтой глиной светлели норы вездесущих сусликов. Многое напоминало родную степь, а многое было не так.

Чувствовалась другая история, другая, недавно еще вольная жизнь, с выборными хуторскими, станичными, наказными, войсковыми атаманами, где все вопросы решались на кругах, где была своя республика, своя вольность – недаром и не губерния здесь была, как на Екатеринославщине, а «Земли Войска Донского», размахом с иную европейскую державу.

Остановились в небольшой станице Мешковской, неподалеку от Вешенской, центра недавнего восстания против красных.

Махно, Галина, Юрко, Черныш, Аршинов, еще двое махновцев из бывших конвоиров поезда вечеряли у станичника, немолодого увечного казака. На столе стоял ведерный чугун с картошкой, бутыль. Хлопцы достали из своих торб сало, яйца, домашнюю колбасу.

– О, да у вас харчи знатные! – загорелись глаза у хозяина. Тотчас за столом появились двое детей и молодуха. С ложками.

– А шо, плохо живете? – спросил Махно.

– Куда как скудно! А ишшо хужее будет, – отвечал хозяин, жадно ухватив кусок сала.

– Так надо снова подыматься против большевиков! – сказал Юрко. – Шоб не голодувать!

– Хто сызнова подымется, голубок? – спросил старый вояка. – Сколь раз подымались… Хто в боях полег, а потом это… пришли красни каратели расказачивать… и это… как його…

– Цимация! – подсказала молодуха.

– Ага, цимация. Построять усех, от пацанов до стариковского состояния. И кажного десятого тут же… Ладно бы только один раз. А то так: Якир пришов – цимация. Опосля Хвесин – опять. И снова Якир. Да где ж столь народу для ихней цимации наберешь!.. Тады казаки шо – до Буденного! Он хучь и за большевиков, а с душой. Всех казаков до себя брав, даже тех, которы у белых служили… абы рубака добрый. Так он таку армию собрав, шо ажник на поляков подался… Ну, пограблять малость, не без того, и додому возвернутся.

Черныш, Аршинов и Махно только переглядывались во время этого впечатляющего монолога.

– Ну а молодежь как?

– Молодежь тоже. Хто в ЧеКу, хто в продотряд. Молодое, жить хоче! Их с почетом беруть, воспитують! А место в продотряди жирное, зажиточное…

Махно с досады хватил добрую чарку самогона. Крякнул:

– С чего вы такую гадость гоните, дед?

– Дак хорошого матерьялу нема. Буряк подгнивший. А который хороший – детям заместо сахарю!

– Юрко! – обратился Махно к своему адъютанту. – Принеси головку. Мы его еще где-то натрясем.

Юрко метнулся к тачанке, принес нетронутую головку сахару, фунтов на пять, положил перед стариком. Молодуха схватила тряпку, завернула добычу: