Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Лацис и Кедров получат ордена Красного Знамени только после смерти Дзержинского. То, что увидел и пережил председатель ВЧК на Украине, безусловно оказало влияние на «железного Феликса».

Нет, он был вовсе не железный, этот Феликс!

Август. Серпень по-украински. Самый разгар сбора урожая. Первый надломившийся от своей тяжести подсолнечник. Но уже и первый желтый лист…

Махно собрал своих командиров на совещание. Тревожные вести шли отовсюду. Черныш докладывал:

– Красная армия потерпела поражение под Варшавой. Польшу поддержала Европа. Начались переговоры о мире. Польша требует пятьдесят миллионов рублей золотом и большие территориальные уступки. Ленин как будто согласен. Он сейчас согласится на любые предложения, лишь бы сохранить свою власть. Повторяется история с Брестским миром.

– Трещат большевички, – обрадованно подал реплику Щусь. – Это нам на руку.

– Только на первый взгляд так кажется, – остудил пыл Щуся Черныш. – Высвободившиеся на Польском фронте дивизии будут направлены против Врангеля и против нас. А это уже не Внутренние войска и не войска ЧеКа. Посильнее. Сперва, конечно, ударят по Врангелю. Он обречен. И мы останемся одни против этой страшной силы. В Красной армии сейчас под ружьем около пяти миллионов человек. Хорошо вооружены. Нет недостатка в боеприпасах. Нас раздавят!

Совещание проходило на улице, под яблоней. Кругом был мирный пейзаж. Неподалеку стояли улья, гудели пчелы. Карту бросили прямо на траву. Кто сидя, кто стоя, а кто полулежа смотрели на нее.

– Молодец Черныш! – произнес Махно.

Все удивленно посмотрели на батька.

– Четко все изложил. Сделал хороший анализ обстановки, – пояснил Махно. – А было время, говорил: не сумею я начальником штаба. А сам, пожалуйста, не хуже тех генералов, хоть красных, хоть белых.

– Ну и шо? И ничего утешительного мы от него не услыхали, – заметил Щусь.

– Правду услыхали! Это важно! – сказал Махно.

– Ну, и шо делать с этой самой правдой? На шо настроюваться? – спросил Калашник.

– На войну! – с какой-то непонятной радостью заявил Махно. – Будем драться с Врангелем. Прорвемся до него в тыл – и будем громить также, як в свое время Деникина. Барон всю нашу Таврию заглотнул, а мы будем изнутри, як рыбальский крючок!

Хлопцы повеселели. Действительно, воевать с красными не хочется, да и бесполезно. А вот если они белых распотрошат, может, большевики на этот раз оценят наконец их верность революции?

Войско Махно растянулось по пыльному шляху. Артиллерия Павла Тимошенко, тачанки Фомы Кожина, конница Каретника… Внушительная сила.

Махно ехал на буланом коне, очередном трофее. Лёвка Задов выбрал себе, как всегда, невысокого, но выносливого селянского конька-горбунка. Нестору приходилось тянуться вверх, к уху начальника разведки:

– Ты, Лёва, хоть предупредил большевиков, шо мы на Врангеля идем? А то як всмалят нам на марше, придурки!

– Все зроблено, – ответил Задов. – Люды послани.

– Шо там у нас впереди? – спросил Махно.

– Хлопци-разведчикы од Врангеля пришлы. Докладають, видели окопы. Сплошной линии нема, ростянута. Видать, войск не хватает. Наш авангард их пробье. А в ту дирочку следом и армия заскоче. И почнем им там кишки рвать. Оттуда нас уже нихто ничым не выколупне.

Махно, однако, был серьезен.

– Твое дело, Лёвочка, все высмотреть и нам доложить, – сердито оборвал он Задова. – А як нам воевать, то вже наши дела – мои и штаба.

Близ села Успеновка окопались белые. Накануне они выскочили из Крыма на просторы Северной Таврии, как пена из бутылки шампанского. Артиллерия стояла прямо под яблонями. Пушкари влезали на лафеты, тянулись к самым красивым и спелым яблокам.

Перед полковником Данилевским стояли навытяжку двое селян, при оружии, похожие на махновцев. Но выправка выдавала в них строевиков. Разведчиков.

– Махновцы сразу за Успеновкой. В село не входят. Видно, опасаются.

– Похоже, обойдут Успеновку и выйдут прямо на нас…

Полковник подозвал к себе ожидающего в стороне и лениво жующего яблоко немолодого летчика в яйцеобразном пробковом шлеме, кожаной тужурке и блестящих крагах. Выше колена, на левой ноге, компас с кожаным охватом. На рукаве цветные шевроны углом и «адамова голова». Настоящий летун. Смертник.

– Слыхал, Савельич? Все точно?

– Глазастые хлопцы, – одобрительно ответил летчик, надкусывая яблоко: летуны считали, что их статус позволяет им пренебрегать субординацией. – Я их на марше видел. Снизился. Вот! – Он снял с лысой головы шлем, показал дырку. – Хотели причесать меня. Не знали, что я лысый.

Данилевский крутанул ручку новенького, сверкающего телефона:

– Кутепова!.. Александр Павлович? Махно будет прорываться на участке моего полка. Прошу усилить артиллерией. Нет, прежде всего артиллерией. Боекомплект с картечью. Они воюют отчаянно, дойдут до позиции, не сомневайтесь!.. Выдержу! Благодарю!

По цепи, вдоль наскоро вырытых окопов, Данилевский прошел к пулеметной роте. Здесь были почти одни офицеры. С нашивками за ранения на рукавах. Кресты на груди. Бывалые, отчаянные.

– Ключников! – обратился Данилевский к прапорщику. – Передвинься вон туда, к балочке. И прихвати побольше лент!

Ключников мотнул головой:

– Смертельный номер ожидается, Владислав Иваныч? Их до черта, а нас жменька. Ногами затопчут. Как боевые слоны Ганнибала!

– Внезапность – не самое плохое оружие. Они нас здесь не ждут… Я буду у тебя вторым номером!

Отношения в офицерском полку были дружеские, простые.

– И зачем вам это нужно, Владислав Иваныч, в окопе сидеть? Могли б там, в холодочке, пока мы с Махной будем разбираться.

– Глядишь, какой-нибудь орден повесят, – улыбнулся полковник.

Прапорщик недоверчиво хмыкнул: ладно, мол, чуди, полковник! И потянул пулемет к балочке.

Спустя час на участке Данилевского разгорелся нешуточный бой. Вспыхивали над полем облачка шрапнели. Как солисты, заливались пулеметы. Комкор Кутепов понял Данилевского, оценил обстановку и быстро прислал три батареи, и еще, сверх просьбы, офицерскую пулеметную роту. И били, били равномерно стройные офицерские залпы. Прицельные.

Каретник на коне выскочил из пыли и дыма, как черт: лицо грязное, пороховое.

– Батько, хто ж нас так пидставыв? – закричал он.

– Лёвка, зараза, недоглядел! Сколько раз предупреждав…

Но Каретник не слушал его, кричал свое:

– Невозможно, батько! Уже дойшлы до батареи, гранатой можно було достать. А воны чи догадалысь, чи хто предупредыв? Картечью, як дождём! Перву сотню змелы в канаву наче мусор! Не пробьемся! Крепке офицерье!

Конь под Каретником горячился, то взвивался, то метался в стороны, несмотря на жесткую узду. Нанюхался крови и пороха.