Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Это общеизвестно! – прервал Корнева Дзержинский. – Избегайте банальностей. Нас интересуют подробности… Кстати, сколько у вас Внутренних войск?

Дзержинский говорил с неистребимым польским акцентом, часто делая ударения на предпоследнем слоге.

– Девяносто тысяч.

– Войск ВЧК?

– Тридцать две тысячи.

– А у Махно?

– Ядро – тысяч пятнадцать… Трудно подсчитать. Сегодня пятнадцать тысяч, завтра шестьдесят. Созовет крестьян для операции и тут же отпустит по домам. Все с оружием. Вчера был на Дону, а сегодня уже под Харьковом. Завтра, возможно, будет под Екатеринославом…

Дзержинский был едок и ироничен:

– У него что, бронепоезда, аэропланы, как у нас?

– Нет. Но в каждом селе его ждут свежие кони. Мгновенные броски от села к селу. Смена коней, как на почтовых станциях.

– Значит, это подлинно крестьянская армия?

– Ну, принято называть «кулацкие банды», – замялся Корнев.

Дзержинский посмотрел в глаза командующему. Редко кто мог выдержать его взгляд. И Корнев тоже отвел глаза.

– Владимир Ильич послал меня в Харьков для быстрейшего искоренения этих самых «кулацких банд», – раздраженно произнес Дзержинский. – С неограниченными полномочиями. Но я не знаю, как воевать с крестьянами. Вы знаете?

– Пока не получается, – честно признался Корнев. – Но, я думаю, нужны методы крайней жестокости. Крестьян надо напугать!

– Гм, – хмыкнул Дзержинский. – Разве мало они видели жестокости за последнее время?.. Ну, попробуйте! Издайте обращение. Составьте черный список сел. Села, зараженные этой анархической махновской болезнью, уничтожайте артиллерией…

И уже через несколько дней Корнев исполнил указание Дзержинского.

Орудия, стоящие на взгорке напротив села, били с открытой позиции. Словно порох, вспыхивали соломенные крыши. Горели скирды. Разлетались мазанки, устилая дворы сухой глиняно-навозной обмазкой. Метался скот. Перья от разорванных взрывами кур, словно конфетти, носились над селом…

А еще через неделю в тех же местах конница Махно налетела на отдельный карательный отряд Латышской дивизии, шедший под дождем по шляху. Латыши не успели перестроиться в каре и в три минуты были изрублены. Сдавшихся в плен, человек шестьдесят, после короткого допроса тоже изрубили. Тела оставили на шляху: пусть другие каратели посмотрят.

Огонь взаимной ненависти разгорался все сильнее. Чахлые поступления хлеба и иных продуктов с Украины в голодающие области резко уменьшились. Ленин слал грозные телеграммы. Но каждый пуд хлеба доставался кровью. Уже было совершенно непонятно, где махновец, а где просто селянин. По всей Республике продолжались где хорошо организованные, где стихийные, «вилочные» мятежи. Болезнь «махновщина» гуляла по стране. Где-то она называлась «антоновщиной», где-то «павловщиной»…

Разномастная, разобщенная, стихийная крестьянская война возникла из гражданской как ее внебрачная и неотесанная дочь. Политики она уже не знала. Лозунг был один: «Бей!» Кто кого перебьет?

В Харьковской тюрьме ВЧК, там же, на Сумской, перед Дзержинским стояли несколько мужиков, пойманных во время одной из акций. Председатель ВЧК ходил вдоль этого ряда, тяжелым взглядом изучал махновцев.

– Сколько имел земли? – спросил у одного из них.

– Пять десятин… А опосля раздела батько Махно дав ще пятьдесят.

– И сколько наемных рабочих… ну, батраков сколько держал?

– Боже упасы! Тилькы семья! Батько не дозволяв наймитов держать.

– Руки покажи!

Махновец послушно показал руки. Ладони были тяжелые, мозолистые, пальцы крючковатые, потертые, отливающие железом.

Следующий, не дожидаясь, выставил навстречу Дзержинскому свои руки. Это были такие же крестьянские клешни. Широкие, плотные, раздавшиеся от тяжелого труда.

Дзержинский остановился перед высоким, с ним вровень, красивым селянином. Тот быстро показал руки и продолжил смотреть в глаза Дзержинского. Председатель, видимо, хотел подавить его волю своим взглядом. Или разгадать душу? Этот поединок мог бы длиться вечно. Не опуская глаз, махновец спросил:

– Ну шо дывышься? На мене батько Махно дывывсь, а у нього очи як дуло трехдюймовкы. И ничого…

Дзержинский пошел дальше. Его трудно было вывести из себя. Последний махновец был маленький, щупленький, по пояс чекисту.

– За что воюешь? – спросил Дзержинский.

– За свою землю, – ответил селянин. – Руки показать?

Дзержинский отвернулся. Ушел, оставив арестованных стоять в недоумении.

– Что с ними делать? – спросил комендант тюрьмы на ухо у Корнева. Тот пожал плечами, неуверенно ответил:

– Ну… расстреляйте.

В свой кабинет председатель ВЧК Дзержинский вернулся расстроенный. Долго молча расхаживал по кабинету. Наконец сказал ждущему у двери указаний Манцеву:

– Василий Николаевич, пригласите, пожалуйста, стенографиста.

Манцев выглянул в приемную. Почти тотчас в кабинет вошел молоденький стенографист с тетрадью и несколькими карандашами в руках.

– Записывайте! – Не дав стенографисту опомниться, Дзержинский начал диктовать, словно боясь, что решимость оставит его: – «СНК, Ленину… Против армии Махно испробованы все возможные средства. Справиться не могу. Вообще не умею воевать с крестьянами и не расцениваю это как борьбу с врагами советской власти… Всегда считал себя карающим мечом революции, но только не по отношению к трудящимся. Дзержинский» .

Стенографист с беспокойством поднял голову. Манцев тоже встревожился:

– Феликс Эдмундович, такая шифровка… она… вряд ли она понравится товарищу Ленину.

– Знаю. Добавьте: «Готов выполнить любое другое задание партии». – Он поднял глаза на испуганного Манцева, едва заметно улыбнулся: – Я так думаю, новое задание не заставит себя ждать.

…Через несколько дней Дзержинский в своем салон-вагоне ехал на Польский фронт. Сидя у окна, он смотрел на проплывающие мимо хатки, вишневые сады, украшенные зелеными, еще мелкими плодами. Какой мирный украинский пейзаж!

Но вот ему на глаза попался сожженный хутор. Дзержинский отвернулся от окна. Кончено! Он не хотел больше видеть уничтоженную им землю.

Впрочем, он так и не успел доехать до Польши. Красная армия там в эти дни была разгромлена.

В недалеком будущем Дзержинский под влиянием харьковских впечатлений откажется принимать участие в подавлении Кронштадтского восстания, Антоновского – на Тамбовщине. Уступит место Троцкому, а также плеяде красных карьерных маршалов, бывших прапорщиков, поручиков и полковников: Тухачевскому, Уборевичу, Геккеру… Они будут с превеликим старанием рубить крестьянские головы, травить деревни фосгеном. Получать за это ордена. Странный человек Дзержинский будет старательно вычеркивать из списков представленных к наградам своих ближайших помощников Лациса и Кедрова, которых не без основания посчитает патологическими садистами. Кедрова даже уложит в психушку на освидетельствование (диагноз окажется неутешительным).