Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Такие гадости в каждом журнале, папа, – оправдывался Иван.

– Смотри, Ив! – строго сказал отец. – Отдам в кадеты. Там тебя вымуштруют.

– Не хочу. Я не милитарист.

– Наденут погоны – станешь.

– Слушаюсь, господин полковник! – вытянулся по струнке Иван.

– Ну, марш! Продолжайте уроки!

Кровать в «комнате родителей» была узкая, большая не поместилась. Но им хоть и в тесноте, все еще хорошо спалось вдвоем. Париж светил в окна своими бессонными огнями….

– Дети растут, – сказала она. – Хорошие дети… Жили б мы на Украине, нарожала бы целый выводок. А тут все под расчет.

– На какой Украине? – спросил он. – Той, что в наших мечтах, или той, какая есть? Там сейчас страшный голод.

– Как же это, Слава?.. Такая богатая. Что с ней сделали?

Он не отвечал, почти не слышал ее.

– Почему ты такой сегодня? Что-то произошло, Слава?

– Ничего.

Она провела рукой по его лицу. Поцеловала в угол рта, в шрамик.

– Что? Он опять появился?

Полковник вздрогнул. Посмотрел на жену:

– Ты остаешься ведьмой. Даже в Париже.

– Ты назвал это интуицией… Слава, я боюсь за тебя.

Он прижал ее к себе. Она отстранилась.

– Все в прошлом, Слава. – И добавила, понимая, что он все еще поглощен какой-то своей мыслью. – Твое обещание самому себе теперь уже ничто… прах! Мы уже другие. И он другой, Владислав! Забудь. Это только их тени бродят в нашем мозгу, а людей уже нет. Оболочки! Старая змеиная кожа!..

Владислав молчал. Свет фар изредка прочерчивал сумерки комнаты.

– Вот, месье Ламбер, это мой муж, – представила Галина Нестора рыхлому, явно склонному к брюзжанию французу. Фатовские черные усики, черная шевелюра, бриолин, фиксатуар, брюшко как символ преуспеяния.

– Где он будет жить?

У Галины был все еще скверный французский, хотя она жила во Франции уже четыре года. Несколько дней назад приехавший Нестор не понимал французского, небольшое знание румынского, польского, немецкого ему не помогало. Силился понять, но больше пялился на жену. Не узнавал ее. Полная, рослая, красивая, в пенсне, она выглядела дамой из «хорошего общества». Куда девалась анархистка?

– У меня большая комната, – объясняла она хозяину. – Он никого не стеснит.

– Комната! – взорвался месье Ламбер. – Это комната управляющей моей прачечной. Пока вы, мадам, управляющая, это ваша комната. Ваша! Но при чем здесь ваш муж? Откуда он взялся? Зачем он мне?

Домик подрагивал от работающих на первом этаже стиральных и гладильных машин. Было слышно, как где-то сочился пар. Его струйки проплывали мимо окон.

Полненький, округлый, с кошачьими усами, сильно набриолиненный, хозяин прачечной напоминал надутый этим паром шарик, который вот-вот взлетит. В его негодовании звучала личная обида, он явно имел некое особое право не только на комнату, но и на полунищую, хоть и представительную «мадам рюс».

Несмотря на небольшую разницу в возрасте, мсье Ламбер смотрел на Махно сверху вниз. «И это муж?» – как бы говорил его взгляд. Нестор, и верно, крепко сдал. Исхудал, постарел и явно был болен. Кашлял в платок.

Он понимал смысл разговора по отдельным словам и интонациям, переводя взгляд с жены на хозяина. Надо терпеть! Жаль, что это Франция, жаль, что это начало тридцатых… Но, увы! Здесь другие правила. Буржуев нельзя трогать даже во имя «эгалите и фратерните».

Из комнаты наверху спустилась девочка лет восьми-девяти, бледная, с не по-детски серьезным взглядом.

– Люсенька, ты уже забыла, как мы жили в Польше? – Галина взяла девочку за руку: – Это твой папа приехал. Помнишь Краков?

Но девочка помнила, и то смутно, лишь лагеря для интернированных. Румынские, польские, немецкие. Там было холодно и голодно.

Она смотрела на Нестора отчужденно. Она оценила его дурной костюм, галстук «с чужой шеи», маленький рост, несоответствие парижской жизни.

Мсье Ламбер ушел, проявив известную деликатность.

– Понимаешь, я не могу с ним спорить, – сказала Галина. – Здесь невозможно найти хорошую работу, особенно сейчас… Люсенька, что ж ты не поцелуешь папу?

Девочка вдруг кинулась на шею незнакомому жалкому человеку, которого мама назвала папой. Она была добрая. Она пожалела, значит, полюбила. И от этой ее ласки у Нестора проступили слезы. Он гладил худенькое тельце дочки, вздрагивал. Он был подавлен мгновенной ответной вспышкой любви к этому существу. Железный батько, предводитель первых в России рубак.

Галина, сняв пенсне, тоже протирала глаза.

– Тут у одной знакомой сдается комната, – сказала она. – Правда, далеко. Но ты иногда будешь приезжать к Люсеньке… Пойдете с ней в зоопарк. Или в цирк. Да, Люси?

– Да! – прошептала девочка. Она все еще висела на шее у Махно. – Да, да!

Потом Нестор и Галина ехали в такси.

– Такси только по случаю твоего приезда, – объяснила Галя. – Здесь все очень дорого. Даже метро… Ужасно!

– Ты з ним живешь? – спросил Нестор.

– С кем?

– С этим… усатым-полосатым?

Галина отвернулась, сделала вид, что укрылась от кашля Нестора.

– Что ты! Он – мой хозяин… Тут все строго. Его власть!

Махно смотрел в окно. Субретки, левретки, кокотки. Огни. Потом они въехали в темень.

– Остановите! – попросила Галина шофера по-французски.

Тот обернулся. «Рено» для него был тесным. Это был тот казацкого вида мужчина с явно подкрашенными запорожскими усами, сосед Данилевского по столику в шоферской «Балалайке». Он принял деньги в широкую ладонь, и Галина с Нестором вышли.

– Шо, уже приехали? – спросил Махно.

Здесь не было ни огней, ни субреток, ни кокоток. Лишь мрачные дома и полное отсутствие зелени.

– Нет, еще немного пройдем. Сэкономим, – сказала Галина. – Ты не сразу найдешь работу… если вообще найдешь.

– А почему? – спросил Махно. – Я же в Польше столярничал, плотничал… И потом, у меня эта карта идентитэ… нансеновский паспорт…

– Французы сами сейчас без работы.

Они вошли в грязный подъезд, спустились в полуподвал. Лампочка погасла сама, погорев десять секунд. Экономия.

Галя постучала:

– Лариска! Ты дома? Открывай!

Нестор проснулся в своей полуподвальной комнатушке. За мутным окном слышался стук каблуков. Таз. Кувшин с водой, табуретка. На столе стоял фотопортрет Люсеньки. Надо было начинать парижскую жизнь. Но он не знал, с чего ее начинать. Лежа, размышлял. Надо как-то зарабатывать деньги. Может, попробовать завести сапожное дело?

…Постучав, Аршинов протиснулся в дверь. Здесь все одевались нарочито прилично. В Новороссии Аршинов сошел бы за приказчика у хорошего купца. Но наметанный глаз француза сразу определил бы: нищий. Живет на случайные су.

– Здорово! – простуженным голосом произнес Аршинов. – Я только что из Анархистского общества. Бедные, черти! Впору на паперти стоять! Но нашли тебе место. На киностудии Луи Пушкинда. Это псевдоним, конечно. Одессит, кажется. Маленькая студия. Маленькая плата. Но все же… Постановщиком. Это у них так громко мастер на все руки называется. Работа не пыльная. Где-то что-то прибить, что-то приклеить… Можешь выходить хоть завтра!