Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Врач-эмигрант, лечивший земляков-бедняков за копейки, нашел у него костный туберкулез, язву желудка. Румынские вставные зубы шатались, вылетали и свои, здоровые. В комнате стоял смрад. Батько гнил заживо. Он-то привык к этому воздуху, но любой, кто заходил, старался прикрыть носовым платком рот и нос.

Распахнутая форточка все же как-то помогала. Хотя надоедал постоянный звук шагов по улице. Целый день, с утра и до вечера… И вот – газетка. Кто-то решил его развлечь или позлить. Некий бывший полковник Новинский писал о войне на Украине, о зверствах «банды Махно». Красочно расписывал мучения жертв «одержимого манией классовой борьбы», «психически неуравновешенного эпилептика».

К этому Махно привык. Пишут и пишут. Бывшее офицерье, это понятно. Тяжелее было, когда Всеволод Волин, высланный из СССР после объявленной на весь мир голодовки, начал писать о Махно разные гадости. «Диктатор», «мания величия», «несоразмерное самолюбие и славолюбие». Волин, бывший соратник, писал хлестко.

Ну Волин ладно. Обыкновенный ренегат. Но сколько можно терпеть оскорбления от бывших полковников?

Махно не спал всю ночь и решил, что должен вызвать клеветника на дуэль. Исход не важен. Наконец-то вспомнят о Махно, будь он победителем или побежденным. Дуэль или оборвет его жизнь, или, может быть, изменит. Потеряв последнюю возможность постоянного заработка, он не мог больше жить на подаяния Анархистского общества и на те деньги, что иногда приносила Галина. Она отрывала их у дочери. И еще неизвестно, как она их добывала.

Конечно, он подумывал и о самоубийстве. Но это означало бы полное поражение. Позор… Дуэль – возможность умереть достойно, отстаивая поруганную честь.

Нестор почистил свой единственный костюмчик, подрезал ножницами волосы, побрился, повязал галстук, ботинки смазал ваксой собственного изготовления: стеарин со свечи, печная сажа, остаток жира из тарелки. Промыл и перевязал, как мог, раны на животе и ступне. В общем, приготовился к решительному объяснению.

В редакции еженедельника, в Восьмом округе Парижа на рю-де-Тремуаль, его приняли за ветерана войны, ищущего соратников, и сообщили, что мсье Новинский, бывший полковник, держит фотостудию, и дали адрес. Нестор пешком отправился в квартал Батиньоль, близ вокзала Сен-Лазар: видно, мсье Новинский действительно процветал, район был застроен домами не для самых бедных парижан.

Из такой студии могли и вытолкать взашей. Впрочем, в квартале Батиньоль вряд ли стали бы грубить. В большой зеркальной витрине он увидел роскошные фотопортреты. И кто был изображен! Люди, лица которых Нестор видел в газетах: Шаляпин, Есенин, Дункан, Нижинский… Знаменитости.

Его встретил лысенький, тщедушный, слегка заикающийся человек в очках. Его рабочий халат был прожжен химикатами. Неужели это и есть полковник Новинский? Их дуэль могла бы носить комический характер. Махно был разочарован.

– Чем могу быть п-полезен? – спросил заика.

– Я пришел по поводу… вот… – Нестор развернул трубочку, в которую скатал еженедельник. – Здесь сплошная брехня. Выдумки. И я пришел требовать… – Он замялся. С дуэлями дела никогда не имел, только читал.

– Оп-провержения? – догадался фотограф, для которого буква «п» представляла главное затруднение.

– Нет.

– Обычно читатели удовлетворяются опровержением, – сказал фотограф и, подумав, неуверенно добавил: – Можно, конечно… если клевета доказательна… деньгами. Сколько бы вы хотели?

В Париже все измерялось франками.

– Нет, я хочу защитить свою честь. – Махно выпалил цитату из чего-то давно читанного. – Дуэль!

Лысенький не сразу вник в смысл произнесенных слов, а потом захохотал. Он смеялся долго, поддерживая руками кругленький живот, а Нестор наливался злобой и боялся, что она перейдет в приступ.

– П-п-помилуйте, зачем дуэль? У нас, эмигрантов, столько противников. Каждый день дуэли. С голодом, холодом, болезнями, уходом жен, безденежьем. Постоянно грозят полицейские проверки, высылка в СССР. П-покажите мне газетку! – Он быстро пробежал ее глазами. – Во-п-первых, я не Новинский. Я Штанкмахер, ассистент. Новинский сейчас в отъезде. А вы, стало быть, Нестор Махно? Боже мой, я так много о вас слышал, и, знаете, все больше хорошее… Нестор Иванович, кажется?

Нестор, все еще злой, насупленный, кивнул.

– П-послушайте, оставим это дело с дуэлью на потом, – предожил Штанкмахер. – Вас когда-нибудь фотографировали настоящие мастера, художники? Вы же легенда! А, борони Бог, внезапно умрете, от вас не останется ни одной приличной фотографии! Разве так можно относиться к себе?

– Я шо-то не сильно вас понимаю, – сказал Нестор.

– Выстрелить в мсье Новинского вы всегда успеете. И я даже гарантирую вам полный успех. Потому что мсье Новинский уже два года как почти совсем ослеп. Его какой-то красноармеец ударил шашкой по голове, и вот чем все это обернулось… Так что я предлагаю? Давайте сделаем пару ваших портретов. Хороших. Для истории.

Нестор задумался. Соглашаться не хотелось. Все-таки он пришел стреляться, а не фотографироваться!

– Но Новинского ж нема? Кто сфотографирует?

– Пусть вас это не заботит, – сказал Штанкмахер. – Новинский – мастер-фотограф. А фотографирую я. И там, где написано: «работа Новинского», надо читать «работа Штанкмахера».

– А это? – Махно указал на свою изуродованную правую половину лица.

– Знаете, у Чингисхана был лишь один глаз, второй он потерял в какой-то драке. Но хоть на одной картине вы видели одноглазого Чингисхана?.. Найдем ракурс, поставим мягкий свет… – Он уже профессионально всматривался в лицо Нестора: – Это будет грандиозный портрет! Я помещу его в витрину рядом с портретом Шаляпина!

– У вас дорого. – Нестор все еще был насуплен.

– У нас дорого, да. Но мы сделаем это бесплатно, в виде компенсации за пока не состоявшуюся дуэль. Да и заработаем потом. Ваши портреты всегда будут в цене. Вы ведь не против?

Махно не был против. Жизнь в безвестности и заброшенности тяготила его не меньше, чем болезни. Это после такой славы!

– И еще, – сказал ассистент. – У вас есть жена, дети?

– Дочка, – потеплевшим голосом ответил Нестор.

– Вот и отлично. С дочкой. Трогательно. «Спустя годы…» Так мы подпишем.

Нестор согласился прийти на следующее утро вместе с Люсей. Придется где-то занять несколько франков на дорогу, на мороженое. Зато у дочки останется фотография. Память. Она и отец. И не какая-нибудь любительская карточка, а настоящий портрет. Он уже никогда не будет забыт дочерью. Кроме того, у него появится возможность еще раз увидеться с Люсей. Он любил ее. Но они жили слишком далеко друг от друга. На расстоянии двух франков.

– Отлично, мсье Махно! Завтра, в десять. И вот, возьмите. – Штанкмахер протянул Нестору две десятифранковые бумажки. – Это из будущих доходов студии. Сходите к парикмахеру и прочее…