Игорь Болгарин - Горькое похмелье

…А в «Балалайке» за обедом шофер с лихими усами сказал Данилевскому:

– Я тут недавно, кажется, твоего Махну вез. С женой, что ли.

– Где высадил? – живо поинтересовался бывший полковник.

– В районе Бобиньи. Дальше они пошли пешком.

– Проследил бы.

– Темнотища!.. А тебе он что, очень нужен?

– Да так, – неопределенно ответил Владислав, кроша в суп булочку.

…Домой Данилевский подъехал, когда там никого не было. Осторожно поднял в кладовке половицу, достал небольшой револьвер «уэбли». Протер его платком, вышел к машине и положил под сиденье. Теперь этот кусочек железа будет его постоянным попутчиком. Вдруг повезет, как повезло усатому коллеге. Впрочем, он не собирался ждать случая…

На киностудии стучали молотки, мельтешили ряженые. То загорались, то гасли юпитеры. Какие-то странные люди, не то разбойники, не то пираты бегали, спотыкаясь о валяющиеся повсюду детали декораций. Все были до зубов вооружены. Патронташи, револьверы, бомбы. Сабли невозможной кривизны.

Нестор приколачивал деталь к верхней части декорации, изображающей белые украинские хатки. Растянул голубое полотнище, означавшее голубое небо.

– Вы, жлобье, уже начинаете забывать Одессу. Если помните, там у них много подсолнухов! Где подсолнухи? – раздался крик на весь павильон. – Нет, я з вамы тронусь умом! Я застрелюсь!

Нестор спустился по лестнице, пошел в угол. Молча принес охапку пластмассовых подсолнечников. Вопросительно посмотрел на человека в бархатной кофте с бантом. Это был хозяин киноателье. В Одессе он был Левкой Пухманом, здесь же звался Луи Пушкиндом.

– Ше ты на меня смотришь? Будто не знаешь, иде в Одессе растуть подсолнухи.

– На Привозе.

– Ты эти хохмы оставь при себе. У нас серьезная фильма. Подсолнухи, они должны подчеркнуть. Понял? Повтыкай их вон там, под той хаткой.

Нестор стал втыкать.

Пушкинд похлопал в ладоши:

– Анархисты! – позвал он. У него был сильнейший акцент, но это возмещалось истинно французской живостью характера.

Пришли анархисты.

– Сейчас нас посетит делегация. Надо изобразить! – обратился Пушкинд к анархистам. И те приосанились, положили руки на эфесы сабель.

И вскоре действительно появилась то ли делегация, то ли инспекция. И во главе… Лев Давидович Троцкий. Не кинематографический, а самый настоящий.

Нестор наблюдал за всем происходящим из своего угла. У Троцкого борода стала почти совсем седой. Эмиграция и ему не пошла на пользу, он сильно ссутулился: здесь писание статей было не порывом души, а средством существования, и потому требовало труда и труда. Но он все так же гордо вскидывал голову, как и прежде во время совещаний и на митингах.

– Вам, верно, это уже сказали. Мы хотим, шо б вы были консультантом нашей фильмы, – суетился возле Троцкого Пушкинд. – Эдакая, знаете, романтическая история про жизнь русских анархистов. Потрясное название «Кровавый рассвет». Главарь анархистов, знаете ли, влюбляется в дочь местного богача. А она отвергает его, ей нравится молодой крестьянин, тоже анархист. А потом революция. Кровавая… Каков сюжетец, а?.. Обратите внимание на анархистов. Похожи, правда? Вы ведь не однажды бывали в лапах у этих кровожадных разбойников? – К Троцкому Пушкинд обращался на русском. Тоже, правда, с акцентом. Одесским.

Троцкий скептически усмехнулся. Ему было все равно, как выглядят эти статисты. Он, как и все эмигранты, нуждался в деньгах. Хотя дочь «местного богача» была весьма хорошенькая. И любвеобильный Троцкий послал ей свою лучшую улыбку. Она – актриса – ответила ему многообещающе и притворно застенчиво.

– Похожи, Луи! Потрясающе похожи! – сказал Троцкий, не скрывая издевки. – Как вам удалось? Именно таких я там и видел. Ужас!

– Да, да! Ужас. – Луи наклонился к Троцкому, сказал: – Вы знаете, у нас на фильме работает постановщиком… в прошлом настоящий анархист. Сахно… или… нет, Махно? Мне говорили, он был там у вас в России очень даже этим… графом Монте-Кристо… Хотите, познакомлю?

– Нет, не хочу, – сказал Троцкий. – Я уже на них насмотрелся.

Махно, слушая их разговор, начал громко, на весь павильон, прибивать какую-то деталь декорации. С силой вгонял в доски огромные гвозди.

Проводив Троцкого, Луи набросился на Махно:

– Ты шо, идиёт, не мог не стучать? Ты думаешь, мне нужен этот Троцкий, эта козлиная морда? Но он теперь модный, его любит пресса, о нем все время пишут. Он сделает фильме хороший промоушн.

В глазах Махно вспыхнул, казалось бы, давно погасший огонек ярости.

– Троцкий, ты прав, козел. И ты, Лёвка, тоже козел со своей козлиной фильмой, – зло процедил он. – И со своим козлиным именем. Луй!

– Пошел вон! – завопил Пушкинд, но, увидев в руке у Махно молоток, позвал: – Анархисты! Сюда!

Сбежались свирепые разбойники, статисты, готовые ради лишнего франка на многое. Среди них были крепкие ребята. «Вооруженные» с головы до пят, они с интересом ожидали, чем закончится бунт Махно.

– И вы тоже козлы! И анархисты из вас як из говна пули… Месье Карпюс! Прошу вас. Переведите это им дословно! – сказал Нестор переводчику и вытряхнул весь свой инструмент из чемодана в мусорный бак.

Париж – путаный город. Вавилон. Парижане, словно в первых немых фильмах, двигались быстро, мелко, спешили жить. Они еще не оправились от одной войны, а в воздухе уже ощущалось приближение новой. Французы вместе с испанцами воевали в Марокко с партизанами, которые успешно противостояли огромной, технически прекрасно оснащенной армии. В самой Испании, рядом, за Пиренеями, тоже назревали какие-то кровавые события. Германия, начихав на послевоенные соглашения, усиленно вооружалась. Кому нужен был какой-то Махно, человек из далекого уже прошлого?

Данилевский раньше рассчитывал на своих товарищей, шоферов, которые колесят по всему городу, многое видят и слышат. Тем более что запорожец с крашеными усами указал район. Но этот квартал Бобиньи, который Владислав уже исколесил вдоль и поперек, был нагромождением трущоб – протекающих мансард, сырых полуподвалов, загадочных ночных пристанищ, населенных выходцами из Северной Африки. Днем обитатели Бобиньи галдели, торговали, торговались, а ночью по разбитым мостовым приходилось ездить, переложив «уэбли» в карман.

Махно исчез. Искать его с помощью друзей-таксистов было нелепо. Даже смешно. Не поймут. Мстить за отца, за сестру, за порушенную жизнь? Да все они, парижские шоферы, должны тогда взяться за оружие.

И все же он искал партизанского батьку. Прошлое не отпускало.

В форточку полуподвальной комнатушки, где жил Нестор, кто-то из доброжелателей бросил газетку: еженедельник «Иллюстрированная Россия». Форточку Нестор постоянно держал открытой. Последнее время он тяжело болел. Возобновились беспричинные припадки. От сырости, недоедания, от беспросветности жизни у него открылись старые раны. Образовались свищи.