Игорь Болгарин - Хмель свободы

– От заразы ци колонисты. Уже вооружились, – отозвался Щусь. – Пять чи шесть ихних колоний спалил… Видать, мало им насолил!

– Потому и вооружились, что спалил, – бросил Махно.

– Так богатеи… И грошей у них немеряно!

– Виселицу строят, – дополнил доклад Семёнов-Турский. – Правду пацан сказал: карательная экспедиция.

– Атаковать! С ходу! – решительно сказал Щусь. – Окружить и перебить! Я поведу хлопцев…

– Не горячись, – остановил его Махно. – Подумаем.

– А шо ж тут думать, як наших людей собираются вешать! – выкрикнул Щусь. Он явно хотел услышать одобрение и своих, и махновских бойцов. И он его получил.

– Атаковать! Конных вперед! – раздались голоса командиров.

– А ты что думаешь, Константин? – спросил Махно у бывшего прапорщика. – Что присоветуешь?

– Ударить надо, – задумчиво сказал Семёнов-Турский. – Но не окружать… Дать им путь для отступления. Кто-то побежит, за ним другие… Выбьем!

– Офицерские штучки, – скривился в улыбке Щусь. – «Стратегия»…

– Тактика, – поправил его Семёнов-Турский. – Они хорошо вооружены. Одних пулеметов – не менее пяти.

– Ну й шо?

– Если окружить, они будут биться насмерть. Их втрое больше. Если и победим, у нас почти не останется бойцов… Крах!

– Не крах, а трусость! – стоял на своем Щусь. – А хто погибнет, тот погибнет во славу!

– Подожди, не горячись, – остановил Щуся Нестор. – Константин розумное предлагает. Если наших много поляжет, кто в такую армию пойдет? А от если они драпанут, а мы село освободим – эт-то уже настоящая слава по всему уезду. И новые бойцы.

– Так, може, цее… соберем собранию, проголосуем? – спросил Федос. Он знал, за кем сейчас пойдет большинство.

– «Покы сонце зийде, роса очи выисть», – пословицей ответил Махно. – Соглашайся, Федос! Побьют твоих хлопцев, кем командовать будешь?

Щусь нехотя согласился:

– Ну, шо ж… Хай будет не по-нашему, а по-офицерски! А там слепой покажет, як кривой бегает!

Бурьян, заросли кукурузы, подсолнухов, картофельной ботвы. Все это тихо шевелилось от движения нескольких десятков махновцев и щусевцев. Хлопцы ползли, прижимаясь к земле. Морячок скользил в первых рядах. Иногда оглядывался, усмехался Нестору. Дескать, ты там «в тылу» командуешь, а я – вот он! – в первых рядах. Ветер колыхал ленточки его бескозырки…

Кожин установил свой пулемет в бурьянах, просматривал в прицел улицу. Видел, как на площади австрийский офицер что-то приказывал селянам, которые тащили на себе столбы для виселицы. В руке у лейтенанта был стек, символ полной власти.

– Ты хоть селян не порежь, – сказал Махно Кожину. Он лежал рядом с пулеметчиком и тоже следил за шевелением бурьяна.

– Закрой рот, – неожиданно огрызнулся Фома. За пулеметом он становился резким, злым.

Махно послушно умолк. Из картофельной ботвы поднялась рука Щуся: сигнал, что они вышли на рубеж и готовы к атаке.

– Давай, – хрипло прошептал Махно.

– Руби дрова, – как некое заклинание произнес Фома, осторожно, словно боясь кого-то вспугнуть, сжал рукояти пулемета и надавил на гашетки.

Очередь из десяти – двенадцати патронов показалась оглушительной. Группа офицеров как бы разлетелась в разные стороны от ветра. Но недалеко. Тела остались тут же, на земле.

Из лесочка во весь опор вылетел «эскадрон» – дюжины полторы хлопцев. Пыль стлалась за всадниками. «Ур-ра!» – прогремело над селом. И этот крик подхватили. Из бурьяна, из ботвы вырастали фигуры атакующих. Выстрелы слились со взрывами гранат. Вместе со своими бойцами бежал в атаку бесстрашный Щусь.

Кожин, выцеливая, посылал то влево, то вправо короткие очереди…

Воинство, хозяйничавшее в селе, пришло в волнение, а затем запаниковало. Кто запрыгнул на коня, кто на ходу вцепился в заднее сиденье брички, кто с трудом забрался в высокую европейскую фуру с тяжелыми бортами. Ездовые яростно хлестали лошадей. Не успевшие за что-то уцепиться, бешено работая ногами, устремились на противоположный конец села.

Селяне, приготовившиеся ставить бревно в яму, развернули его и бросили перед набирающей скорость фурой. Та взлетела вверх, порвались постромки. Попадали на землю и покатились вартовые. В руках у мужиков оказались лопаты. Взмахи – как на молотьбе: у хозяйственного мужичка лопата всегда хорошо заточена.

И как только стихли выстрелы, тотчас на площади начали собираться бабы, старики, дети…

Щусь взобрался на борт опрокинутой фуры, стащил с головы бескозырку. Он очень картинно выглядел – загляденье, с этим сочетанием гусарского доломана и бескозырки.

– Граждане земляки! Товарищи! – прокричал он, размахивая бескозыркой. – Мы, повстанческа армия, пришли, шоб дать вам защиту од германских грабителив и прочей сволоты! Записывайтесь в нашу армию!..

Махно шел по огородам рядом с пулеметчиками, тянувшими за дугу тяжелый «Максим».

– Ну, ты й грозный, Кожин, – сказал Махно, припомнив, как пулеметчик вызверился на него в начале боя.

– Прощению просю, Нестор Иванович, – ответил пулеметчик. – Но сильно я серчаю, когда мне под руку бубнят.

– Та я и сам такой, – успокоил его Нестор. – Главное, свое дело знаешь… А скажи мне все-таки, Фома, что ты всё повторяешь «руби дрова»?

– Та… глупости, – смутился Кожин. – То ще когда я малой был, букву «р» не выговарював. А учителка у нас злюща была и придумала, шоб я по сто раз на дню повторял: «Руби дрова, руби дрова». С тех пор я и повторяю, шоб успокоиться.

– Х-ха, – восхитился Махно. – Надо будет и мне, як рассержусь, шо-то такое повторять… «Руби дрова»! Надо же! А я думал, то у тебя клятва якась!

В селе уже началось веселье. Повстанцам выносили еду, вино, самогонку.

Щусь выпил из глиняного кухлика, вытер губы.

– Нестор, уже человек сто записалось, – сказал он, увидев подошедшего Махно. – Даже четыре бабы!..

– Пускай оружие сховают та дома сидят, – ответил Махно. – Понадобяться – позовем. Зачем нам сейчас так много народу? Нам маневренность нужна, увертливисть…

– Сам же сказал: у нас армия будет. Уже пора поднимать людске море!

– Все будет. Только пускай пока наша армия по хатам сидит. Когда надо – позвали. Выскочилы, укусили – и снова додому! Нигде никого… Кто? Где? Пусть гоняются…

– Ты, Нестор, на бой з того горбочка смотрел, а я в первых рядах. И видел, в каком люди настрое. Рвутся в бой. А ты… Не понимаю!

Махно вздохнул. Сокрушенно помотал головой. Один ум – хорошо, а два ума – в военном деле – плохо. Но сейчас Щусю ничего не объяснишь. Рано. Они, партизанские вожаки, еще только набираются опыта. Командовать, когда у тебя тридцать – сорок человек – одно, а когда несколько сотен – другое.

Махно узнавали.

– До нас, Нестор Иванович! До нас! Угощайтесь!

Махно повернулся к Черниговскому: