Игорь Болгарин - Хмель свободы

– Юрко, скажи хлопцам: не пить. Глотнули помалу— и хватит. Ночевать будем на улице, в обуви и одеже! Оружие, припас – при себе!

– Нестор! Я германа хорошо изучил. Ни он, ни австрияки ночью не воюют, – сказал Федос. – Утричком жолудевого кофею попьют – и только тогда…

Махно не ответил. Где-то возле хат уже пели. Танцевали. Украинское село вмиг перешло от печали к веселью. Такой уж нрав у народа.

Среди ночи Юрко Черниговский разбудил Нестора, спящего на возу, на сене. Воз стоял посреди двора. Махно мгновенно вскочил.

– Нестор Иванович, хлопцы з дозору прыбиглы. Фуры скриплять, артиллерия. Не выдно, но без счету идуть. З усих дорог.

Махно прислушался. Было тихо. Даже собаки спали. Мерцали звезды.

– Ночью и куст на корову похожий, – пробормотал Махно. – Но… буди хлопцев! Пускай запрягають коней. Соберемся на краю села, коло клуни.

И тотчас зашевелилось село, задвигалось. Взлаяли обеспокоенные собаки.

Внезапно невдалеке, шагах в двухстах от села, раздались хлопки, и в небо со всех сторон взлетели ракеты. Стало светло, как днем. И все поняли, что село окружено…

Фома Кожин и Грузнов, таща за собой «Максим», оказались рядом с Нестором.

– Занимать оборону? – спросил невозмутимый Кожин.

– Какая к черту оборона! – зло ответил Махно, вскочив на повозку. – Судя по всему, их тут полк, не меньше… Германы! Это вам не австрияки!

И словно бы в подтверждение того, что сюда пришла воевать армия кайзера, заухали пушки. Снаряды рвались бестолково, но где-то уже заржала раненая лошадь, вскрикнул кто-то из бойцов…

– Фома! Грузнов! Берите ручные пулеметы и эти… «Льюисы», что варта побросала: будем прорываться до леса.

– А «Максим»?

– Бросай! На ходу придется стрелять.

– Не, «Максима» не брошу. Привык…

Поблизости рвались снаряды, к ним уже присоединились немецкие «машингеверы», легкие переносные пулеметы, новинка восемнадцатого года.

Лепетченко и еще несколько хлопцев подхватили два «Льюиса» с толстыми кожухами и рубчатыми дисками на полсотни патронов. Кожин поднял на руки «Максим», несколько мгновений подержал его на весу, словно решая, оставить эту непомерную тяжесть или забрать с собой. Щит он заранее отдал хлопцам, но сам пулемет решил не снимать со станка на случай, если придется огрызаться. Взгромоздив его себе на спину, он неторопливо пошел вслед за Лепетченком. Грузнов шел рядом с ним с «Льюисом» на плече. Шли, тяжело дышали. Фома всей спиной болезненно ощущал тяжесть четырехпудовой, с острыми углами, «железяки».

– Ничего, – задыхаясь, успокаивал он сам себя. – До лесочка сдюжим.

В конце улицы их ожидал Махно. Он шел чуть впереди, указывая путь. То и дело вокруг них взлетали ракеты, свистели пули и совсем близко рвались снаряды.

Сразу за селом, на огородах, они прибавили шаг. Побежали. Через ту же самую картофельную ботву и заросли кукурузы, через которые недавно пробивались в село. Уж на что был костист и крепок Кожин, но он почти сразу отстал. Больше всего боялся споткнуться в темноте. Многие хлопцы, попав на грядки, падали, поднимались. Впрочем, поднимались не все. Упасть же с «Максимом» на спине – гиблое дело, даже если и не ранен. Можно запросто сломать хребет.

Хлопцы, увидев тяжело бегущего Фому, бросились помогать ему, поддерживать «Максим».

Впереди у них встали неясные тени. По силуэтам можно было понять, что это немцы. Грузнов на ходу стал стрелять, хлопцы бросили несколько гранат. Расчистили путь.

Фома с помощью махновцев догнал Грузнова, и теперь они потрусили рядом.

Подпрыгивая на огородных грядках, их обогнали две брички.

– Кидайте сюда свою имуществу! – предложил ездовый одной из бричек, Семка Каретников.

– Езжайте с Богом, – тяжело дыша, прохрипел Кожин.

Брички умчались вперед. Ездовые бросали в разные стороны гранаты. Коня в одной из бричек ранило. Он споткнулся, упал. Бричка перевернулась. Каретников, спрыгнув, поднял с земли два карабина, оставил бричку с раненой лошадью. Побежал к виднеющемуся впереди лесочку.

Кожин на миг задержался, дал веером две очереди. Стук станкового пулемета остановил противников. Видно, им показалось, что напоролись на уже подготовленную оборону.

Удался повстанцам этот кинжальный прорыв. Хотя и не без потерь. Приходили в себя уже в рощице. Пули свистели теперь только над головами, срезая листву. Да свет от ракет бегал среди деревьев, высвечивая и без того белые лица бойцов.

– Юрко, посчитай, сколько тут нас, – попросил Махно. – И где начальник штаба?

Семёнова-Турского принесли на руках. Когда взлетели очередные осветительные снаряды, стало ясно, что только что назначенный начштаба не жилец. Изо рта текла кровь. Рана на груди была заткнута тряпкой, подсунутой под рубаху.

– Ну что ж ты, Константин, – горестно произнес Нестор.

– Зацепило, – виновато сказал бывший прапорщик и слабо, через силу, улыбнулся. Лицо его ушло в темь до новой вспышки ракеты.

Он зацепил пальцем Нестора. Махно склонился к нему.

– Имей… в виду… – прошептал Семёнов-Турский. – Это… регулярная… все продумано… в лесок они… они неспроста дали уйти… Западня. – Он смолк, что-то забулькало в его горле. С трудом, сквозь клекот, он проталкивал слова: – За леском засады… Крепкие засады… не одолеть… Надо… надо…

– Что надо, Константин? – спросил Махно сорвавшимся голосом. Он наклонился совсем близко к лицу умирающего: – Что надо? Скажи!..

Снова вспыхнула ракета. Она взлетела словно для того, чтобы осветить запрокинутое лицо прапорщика. Белое и уже неподвижное.

– Эх! – вздохнул Махно и с силой ударил кулаком о ствол дерева, не зная, как выразить боль и злость. – Какого человека загубили, сволочи!.. – И закричал, обращаясь к хлопцам, собравшимся вокруг: – Настоящий анархист был! По природе!

– Заспокойся, Нестор! – Григорий обнял его и прошептал на ухо: – У тебя из ноги кровь текет.

– Так перетяни… Только шоб никто не видел, – успокаиваясь, тихо ответил Нестор.

Осветительные снаряды взлетали все реже, но направлены они были уже только к лесу. Они застывали на какое-то время в темном небе, будто подвешенные на ниточках фонари. Это было новое, еще неизвестное средство освещения, последнее достижение Первой мировой…

Махно прислонился к колесу брички, присел на траву. Он то ли размышлял, то ли все еще оплакивал прапорщика, не успевшего сказать последнее важное слово. Юрко наклонился к нему.

– Шестнадцать хлопцев из двадцати осталось, – доложил он.

Раздался треск, послышались громкие голоса. На полянку вышли Щусь, Калашник, Каретников, еще несколько человек. У Каретникова была перевязана голова так, что виднелся лишь один блестящий от возбуждения глаз.

– Сколько людей с боя вывел, Федос? – спросил Махно.