Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Странно, – бормотал он. – С чего бы это вдруг?

Уверенность в себе его несколько подзавяла, и он остановился.

– Хотел бы я знать, пахнет у меня изо рта или нет. Нет, надо вернуться, пожевать гвоздики.

Он повернул обратно, и ему стало легче, но тут он понял, что просто трусит, и снова остановился.

– Возьми себя в руки. Это всего лишь девчонка, маленькая необразованная голландская девчонка. А у тебя было полно женщин, которые гораздо лучше ее.

– Назови хотя бы двух, – выпалил он в ответ самому себе.

– Ну, у меня была… Ох, да заткнись ты, черт побери.

И он снова решительным шагом двинулся к лагерю семейства Леру.

Она сидела на табуретке в кольце фургонов и, наклонившись вперед, сушила на солнышке только что вымытые волосы: закрывая лицо, они свисали чуть не до самой земли. Одновременно она расчесывалась, и с каждым движением руки волосы прыгали вверх как живые, и солнечные лучи зажигали между ними красные искорки. Шону очень захотелось потрогать их, набрать из этого водопада волос полные пригоршни и вдыхать этот запах – ее волосы должны пахнуть теплом и чуть-чуть молоком, как шерсть недавно родившегося щенка. Он тихо подошел к ней, но не успел протянуть руку, как она обеими руками откинула светящуюся груду волос через плечи назад и навстречу ему вспыхнули два зеленых глаза.

– Нет, нет! – отчаянно воскликнула Катрина. – Не смотрите на меня, я не причесана!

Зашуршал вихрь юбок, табуретка отлетела в сторону, и она скрылась в своем фургоне. Оказавшись в дурацком положении, Шон озадаченно почесал нос.

– А почему вы так рано вернулись, минхеер? – спросила она через брезент фургона. – Где остальные? Не случилось ли чего?

– Нет, с ними все хорошо. Я приехал за фургонами, чтобы перевозить слоновую кость.

– А-а-а, ну это хорошо.

Шон старался понять интонацию ее голоса: хорошо, что с ними все хорошо, или хорошо, что он приехал? Пока, кажется, все говорит в его пользу, ее смущение при виде его не сулит ничего плохого.

– Что произошло? – раздался громкий вопль от другого фургона. – А где Упа? Только не говорите, что с ним что-то случилось!

Фургон страшно закачался, и из него высунулось заспанное розовое лицо Умы. Едва Шон услышал ее голос, как обретенная было уверенность в себе исчезла без следа.

– Ох, чувствовало мое сердце, что-нибудь обязательно случится! – запричитала она. – Не надо было его отпускать!

– А Пауль? Где Ян Пауль? Я должна немедленно ехать к нему. Где он? – Генриетта выскочила из-за фургонов, где горели костры и готовился завтрак.

Тут же дружно залаяли собаки, да еще тревожно залопотали зулусы, – в общем, шум поднялся такой, что трудно представить. Шон попытался перекричать их, но тут увидел, что из фургона показалась Катрина. Она успела привести в порядок волосы: собрала их назад и повязала зеленой ленточкой. Звонко рассмеявшись, она помогла ему успокоить Уму и Генриетту.

Ему принесли кофе и, рассевшись вокруг, стали слушать его рассказ об охоте. Особенно подробно Шон описал спасение Яна Пауля и был вознагражден благодарным взглядом Генриетты: неприязнь в глазах ее смягчилась. Когда Шон закончил свой рассказ, оказалось, что двигать фургоны через реку уже поздно. Поэтому он поговорил еще немного – ему было очень приятно иметь столь внимательных слушательниц, – а потом все вместе сели ужинать.

С нарочитым тактом Ума с Генриеттой довольно рано разошлись по своим фургонам, оставив Шона с Катриной у костра вдвоем. Через тщательно отмеренные интервалы времени из фургона Умы доносился театральный кашель, напоминающий им, что вдвоем-то они вдвоем, да не совсем. Шон закурил сигару и, хмуря брови на огонь, отчаянно пытался придумать, что бы такое умное сказать, но в голове вертелась только одна мысль: «Слава богу, Упы нет рядом». Он украдкой посмотрел на Катрину. Она тоже смотрела на огонь, и щеки ее пылали. И сразу же Шон почувствовал, что он тоже ни с того ни с сего начинает краснеть. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но, увы, лишь хрюкнул нечто нечленораздельное.

– Если хотите, минхеер, мы можем говорить по-английски, – сказала Катрина.

– Вы говорите по-английски? – От удивления Шон снова обрел нормальный голос.

– Я каждый вечер тренируюсь, читаю сама себе вслух.

Шон посмотрел на нее с восхищенной улыбкой – ему показалось вдруг очень важным, что она может говорить на его родном языке. Плотина, сдерживающая вопросы, которые нужно было задать, мысли, которые нужно было высказать, прорвалась, и слова сами собой хлынули с обеих сторон. Когда Катрина не могла подыскать нужное слово, она всплескивала руками и переходила на африкаанс. Порой после коротких, напряженных пауз они вдруг начинали говорить одновременно, а потом вместе смущенно смеялись. Оба сидели на краешках стульев, и когда говорили, то не сводили глаз друг с друга.

Взошла луна, красная, предвещающая дожди, костер прогорел и превратился в кучу пепла.

– Катрина, уже поздно, приличные люди давно спят. Боюсь, минхееру Кортни тоже пора отдохнуть.

Они перешли на шепот, желая как можно дольше растянуть последние мгновения перед расставанием.

– Еще минута, милая моя, и я сама выйду и загоню тебя в постель!

Они направились к ее фургону, и при каждом шаге юбки ее шуршали, задевая его ногу. Катрина остановилась, держась за ступеньку. Шон понял, что она не так высока ростом, как казалось: макушка ее едва достает ему до подбородка. Бежали секунды, а он все медлил, не решаясь коснуться ее. Странное дело, но он страшился проверить прочность той тонкой нити, которую они только что спряли вдвоем: а вдруг порвется еще до того, как станет совсем крепкой… Он медленно качнулся к ней, и в груди его колыхнулась волна: он увидел, что подбородок ее слегка приподнялся, а ресницы опустились.

– Доброй ночи, минхеер Кортни, – снова послышался голос Умы, громкий и довольно язвительный.

Шон вздрогнул и сразу почувствовал себя виноватым:

– Доброй ночи, госпожа Леру.

Катрина коснулась его руки повыше локтя. Пальцы ее были теплы.

– Доброй ночи, минхеер, увидимся утром.

Она прошуршала вверх по ступенькам и проскользнула под брезент.

Шон бросил угрюмый взгляд на фургон Умы:

– Большое спасибо… и, если вам нужна будет моя помощь, прошу вас, обращайтесь.

Рано утром начали переправлять фургоны. Нужно было запрягать волов и тащить фургоны через бревенчатую гать, и в суете работы поговорить с Катриной не было ни минуты. Бо́льшую часть утра Шон провел внизу, в русле реки, на белом песке, где жара особенно чувствовалась. Он сбросил рубашку, тело его блестело от пота, как у борца на арене. Когда переводили через русло фургон Катрины, Шон бежал рядом. Она лишь разок взглянула на его обнаженный торс и руки; прячущиеся в тени шляпки щечки ее потемнели, она опустила глаза и больше на него не смотрела. Шон отдохнул, только когда два фургона вернулись обратно, чтобы забрать оставшуюся на северном берегу слоновую кость и все остальное. В одном из водоемов он помылся, надел чистую рубаху и отправился на южный берег, с нетерпением предвкушая весь оставшийся день провести в обществе Катрины.