Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– То есть даже если скажешь, что можно, я должен ни-ни, только целовать?

Она покраснела:

– Если днем – это другое дело… но только не ночью: ночью нельзя, даже если скажу, что можно. Не сдержишь обещание – больше ко мне в жизни не притронешься.

Правила Катрины оставались незыблемы.

И вот вода в реке спала, и появилась возможность переправить фургоны на северный берег. Сезон дождей взял передышку и накапливал силы; все знали, что скоро дожди снова зарядят на всю катушку. Река хоть и осталась полноводна, но не смертельно: самое время переправляться. Сначала Шон переправил буйволов, заставив их плыть через реку всем стадом. Ухватив одного за хвост, как охотник, загарпунивший кита, он переправился тоже, и когда достиг северного берега, его встретил дружный хор радостных приветствий.

В фургоне, служившем складом, они взяли шесть бухт толстой неиспользованной веревки и соединили их вместе. Концом веревки обвязав себя за пояс, Шон заставил лошадь отбуксировать себя обратно, а Мбежане по ходу движения потихоньку стравливал. Потом Шон проследил, чтобы зулусы Катрины опорожнили все бочки с водой, и крепко-накрепко закрепил их по обе стороны первого фургона – пустые бочки не дадут ему утонуть.

Далее, привязав к фургону веревку, совместными силами спустили его на воду и поправили поплавки, чтобы фургон держался на воде ровно. Шон подал Мбежане сигнал и подождал, пока тот прикрепляет другой конец веревки к стволу дерева. Потом столкнули фургон в поток и с тревогой наблюдали, как он, раскачиваясь, словно маятник, уносится течением и одновременно, удерживаемый веревкой, приближается к северному берегу.

Фургон достиг берега на расстоянии ширины реки вниз по течению. На берегу, где был Шон, раздались радостные крики, а Мбежане и остальные зулусы бросились к фургону, чтобы притащить его в лагерь. У Мбежане уже наготове были буйволы, которых в фургон и впрягли. А лошадь с Шоном снова переплыла через реку с концом веревки.

Шон, Катрина и ее зулусы плыли в последнем фургоне. Шон стоял за спиной Катрины, обеими руками обняв ее за талию – якобы для того, чтобы она, не дай бог, не упала. Зулусы кричали и весело смеялись, как дети на увеселительной прогулке.

Поток воды бил в боковину фургона, раскачивал его и вертел в разные стороны. С захватывающей дух скоростью они пересекли реку, и фургон врезался в берег. От удара все попадали в воду – глубина там, к счастью, оказалась всего по колено. Все благополучно выбрались на берег. С платья Катрины ручьями стекала вода, волосы залепили лицо, одна щека была заляпана грязью, а сама она задыхалась от смеха. Размокшие нижние юбки прилипли к ногам и мешали идти, и тогда Шон подхватил ее на руки и понес в лагерь. Шагая вслед за ними, зулусы громко подбадривали его. Катрина повизгивала и просила отпустить, а сама обеими руками крепко держалась за шею Шона.

Теперь, когда дожди превратили каждую впадину в водопой и засеяли свежей зеленой травкой каждый клочок, где прежде были только пыль да сухая, потрескавшаяся земля, искать слонов приходилось далеко от реки. Каждые несколько дней разведчики Шона возвращались в лагерь и докладывали, что слонов нигде не видать. Шон сочувствовал им и снова посылал на поиски следов этих гигантов. У него теперь были свои радости, а перед ним – новая жертва, куда более труднодоступная, а следовательно, эта охота доставляла ему куда больше удовлетворения, чем на какого-нибудь старого слона-самца с бивнями в полторы сотни фунтов слоновой кости, торчащими с каждой стороны его хобота. И все же называть Катрину его жертвой было бы неправдой. Эта девушка значила для него гораздо больше.

Катрина явилась для него совершенно новым, неизведанным миром, где его ждали глубочайшие тайны и неожиданные радости: в ней самым очаровательным образом соединились женщина и ребенок. Домашним хозяйством она занималась с обманчивым отсутствием какой-либо суеты. Грязная одежда его и белье неожиданно становились чистыми, с полным комплектом пуговиц; беспорядочно валяющихся по всему фургону сапог, книжек и грязных носков больше не стало. На столе всегда были свежий хлеб и варенье из разных фруктов. Жареное мясо, нарезанное кусками, которое вечно готовил Кандла, уступило место самым разнообразным блюдам. Каждый день она подавала к столу что-нибудь новенькое.

Катрина прекрасно умела ездить верхом, хотя, когда она садилась на лошадь или спешивалась, Шону приходилось поворачиваться к ней спиной. Она стригла Шона, и делала это ничуть не хуже его парикмахера в Йоханнесбурге. В ее фургоне имелся целый сундук с лекарствами, откуда она доставала средства для каждого хворого, будь то человек или животное. С винтовкой Катрина обращалась уверенно, как мужчина, и умела разобрать и почистить «манлихер» Шона. Она помогала ему снаряжать патроны, опытным глазом отмеряя заряды. С ней можно было говорить на такие темы, как рождение, произведение потомства, – она рассуждала об этом с клинической беспристрастностью, но уже через минуту вспыхивала как маков цвет, когда замечала, что он смотрит на нее «туда». Если это ей надо было, могла быть упряма как мул и высокомерна, а порой невозмутима и загадочно-непроницаема, но часто была просто маленькой девчонкой. Сунет за шиворот пучок травы и убегает – догоняй, мол, – а то сидит и хихикает, и поди догадайся о чем, или подолгу играет с собаками, воображая, что они – ее дети, разговаривает с ними и сама отвечает за них. Иногда она бывала такой наивной, что Шону казалось, будто она нарочно притворяется, в шутку, пока он не вспоминал, сколько ей еще лет от роду. С одинаковой легкостью в течение всего лишь часа эта девочка могла сделать его счастливым и тут же разозлить так, что плеваться хотелось, и вдруг снова вернуть в состояние полного блаженства. Но как только она стала ему доверять и уже не сомневалась, что он будет играть по правилам, на ласки его отвечала с таким неистовством, что это пугало обоих.

Теперь, кроме нее, для Шона не существовало больше ничего, она полностью овладела его мыслями и чувствами.

Ничего более чудесного и удивительного он никогда в жизни не видел, но лучше всего в ней было то, что с ней можно было разговаривать. Рассказал он ей и про Даффа. Как-то раз она обратила внимание на вторую койку в его фургоне, а также одежду, которая Шону явно была мала. Спросила, что это значит, и, когда он рассказал ей все, она поняла.

День проходил за днем, неделя за неделей. Буйволы нагуляли жирку, тугая кожа их лоснилась.

У Катрины уже имелся небольшой огородик, и она собрала урожай. На Рождество сделала торт. Шон подарил ей накидку из обезьяньих шкурок, которую, прячась от нее, изготовил Мбежане. А Катрина подарила ему сшитые вручную рубашки; на верхнем кармане каждой были вышиты его инициалы. Кроме того, она частично смягчила свои правила.