Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

Не прошло и двенадцати часов, как тончайшие алхимические процессы, начавшиеся в организме перешедшего в состояние отцовства Шона, полностью поменяли его отношение к жизни. Никогда прежде и ничто еще не было столь всеобъемлюще зависимо от него, столь беззащитно и уязвимо, как его ребенок. В тот первый вечер в фургоне он смотрел на сидящую на кровати Катрину; скрестив ноги, она склонилась над сыном, чтобы дать ему грудь. Мягкая прядь волос, свисая, закрывала ей щеку, лицо ее казалось полнее, чем обычно, и это гораздо более шло к образу матери. На коленях ее лежал ребенок с красным личиком и, тихо посапывая, насыщался молоком. Она подняла голову, посмотрела на Шона и улыбнулась, а ребенок крохотными пальчиками мял ее грудь и жадными губками сосал ее.

Шон подошел к кровати, сел с ними рядышком и одной рукой обнял обоих. Катрина потерлась щекой о его грудь. От ее теплых и чистых волос шел приятный запах. Мальчик шумно продолжал сосать. Шон ощутил смутное волнение, словно стоял на пороге нового приключения.

Через неделю, когда первые чреватые дождем тучи закрыли небо, Шон переправил фургоны через Саби и направился к горным склонам, чтобы не так досаждала равнинная жара. Когда он и Хлуби возвращались из путешествия к побережью, Шон приметил одну замечательную долину. Она была вся покрыта невысокими ароматными зелеными травами, а посредине протекал ручей с кристально чистой водой, по берегам которого росли кедры. Вот к этому месту Шон и держал путь.

Здесь они переждут сезон дождей, и когда он закончится, а ребенок достаточно окрепнет для долгого путешествия, они перевезут слоновую кость на юг, в Преторию, и продадут.

В этом их лагере всегда царила радость. Буйволы разбрелись по долине, наполняя ее жизнью, движением, довольным мычанием; среди фургонов часто звучал смех, а по ночам, когда с гор в долину спускался туман, у них всегда приветливо пылал яркий костер.

Отец Альфонсо пробыл с ними почти две недели. Он оказался весьма приятным молодым человеком, и хотя они с Шоном так и не научились понимать язык друг друга, зато быстро и хорошо освоили язык жестов. Наконец священник уехал; чтобы помочь ему перебраться через горы, его сопровождал Хлуби и еще один зулус. Перед отъездом португалец умудрился-таки смутить Шона тем, что полез к нему целоваться на прощание. Шону с Катриной грустно было расставаться с молодым человеком. Они успели его полюбить, а Катрина даже почти простила его религиозные заблуждения.

Настали дожди, как всегда сопровождаемые буйным ростом и цветением растительности. Неделя шла за неделей, месяц за месяцем. Это было счастливое время: вся их жизнь теперь вращалась вокруг Дирка и его кроватки. Кроватку сделал для него Мбежане, сработал из кедра, а Катрина достала из своих сундуков простынки, одеяльца и прочее. Ребенок рос не по дням, а по часам, – казалось, каждый следующий день он занимал в кроватке все больше места, ножки его пополнели, фиолетовые пятна на коже пропали, и глазки тоже утратили прежний мутноватый молочно-голубой цвет. Теперь они позеленели, а скоро обещали стать такого же цвета, как у мамы.

Чтобы заполнить долгие дни безделья, Шон начал строить на берегу ручья небольшой домик. Зулусы тоже стали помогать, и первоначальный план постройки изменился: вместо довольно скромной хижины у них вышел крепкий дом с оштукатуренными стенами, аккуратной соломенной крышей и каменной печью с камином. Когда дом был готов, Шон с Катриной переехали в него жить. После фургона с тоненькими брезентовыми стенками их жизнь и любовь окрасились ощущением некоего постоянства. И однажды ночью, когда за окнами хлестал дождь и за дверью завывал ветер, как собака, которая просится, чтобы ее впустили в дом, они расстелили перед камином матрас и на нем в колеблющемся свете пылающих дров зачали второго ребенка.

Настало Рождество, за ним пришел Новый год. Дожди стихли, потом совсем прекратились, а они все продолжали жить в своей долине. Но все когда-нибудь завершается: стали подходить к концу запасы основных продуктов, таких как мука и соль, то же самое касалось лекарств и одежды. И хочешь не хочешь, а пришлось уезжать.

Погрузив имущество на фургоны, они запрягли буйволов и ранним утром двинулись в путь. Караван фургонов, изгибаясь как змейка, двигался по долине вперед, в сторону равнин; Катрина сидела на козлах, держа на коленях Дирка, а рядом верхом на лошади ехал Шон.

Когда немного отъехали, Катрина оглянулась. Сквозь ветки кедров виднелась коричневая крыша их домика. Он казался жалким, несчастным и одиноким.

– Когда-нибудь мы должны вернуться сюда, ведь здесь мы были так счастливы, – тихо проговорила она.

Сидя в седле, Шон наклонился к ней и тронул ее за руку.

– Счастье – это не место, радость моя, – сказал он. – Счастье мы здесь не оставляем, мы берем его с собой.

Она ответила ему улыбкой. Второй ребенок уже давал о себе знать.

В конце июля они достигли берегов реки Лимпопо и нашли удобное место для переправы. Три дня понадобилось на то, чтобы разгрузить фургоны, перетащить их по мягкому песку, а потом перетаскать слоновую кость и имущество. Уставшие до изнеможения, они закончили ближе к вечеру третьего дня. Поужинали раньше обычного, и уже через час после захода солнца зулусы завернулись в одеяла и улеглись спать, а Шон с Катриной уже давно спали, обнявшись в своем фургоне. Утром Катрина встала какая-то тихая и слегка бледная. Шон не заметил этого, пока она не призналась, что чувствует усталость и хочет прилечь, и он сразу же стал присматриваться к ней повнимательнее. Помог ей взобраться в фургон, разложил и поправил подушки под ее головой.

– Ты уверена, что не заболела? – то и дело спрашивал он.

– Да… ничего страшного, я просто немного устала. Все будет хорошо, – уверяла она.

Как ни была благодарна Катрина ему за заботу, но с облегчением вздохнула, когда он ушел наконец присмотреть за погрузкой: его суетливая помощь частенько была несколько неуклюжей. Катрина хотела побыть в покое; ее охватили усталость и озноб.

К полудню, к радости Шона, погрузка закончилась. Он отправился к Катрине. Стараясь не шуметь, поднялся в фургон и, приподняв брезентовый полог, заглянул внутрь. Шону показалось, что Катрина спит. Но она лежала на кровати с открытыми глазами, укрывшись двумя толстыми серыми одеялами. Лицо было бледное, как у трупа. У Шона в груди заскребли кошки. Он подошел к кровати:

– Девочка моя, ты ужасно выглядишь. Может, все-таки заболела?

Шон положил руку ей на плечо и почувствовал, что она вся дрожит. Катрина ничего не ответила, но отвела взгляд и посмотрела вниз. Шон посмотрел туда же. На полу, в изножье кровати, стоял предмет ее роскоши – ночной горшок, изготовленный из массивного фарфора и разрисованный вручную красными розами. Она дорожила и очень гордилась этим предметом, и Шон, бывало, частенько поддразнивал ее, когда она на него усаживалась. Шон заглянул в горшок, и у него перехватило дыхание. Горшок был до половины наполнен какой-то жидкостью цвета темного пива.