Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

– Но есть еще кое-что… болезнь нанесла ей ущерб здесь. – Указательным пальцем он постучал себя по лбу. – Горе – штука страшно разрушительная. Сейчас она, как никогда, нуждается в любви и заботе, а еще через полгода ей понадобится ребенок, чтобы заполнить пустоту, оставленную такой утратой. Дайте ей три эти вещи, минхеер, и прежде всего – вашу любовь.

Доктор достал из жилетного карманчика часы, посмотрел на циферблат:

– Ну, мне пора! У меня мало времени. Надо идти, меня ждут другие больные, они тоже во мне нуждаются.

Он протянул Шону руку:

– Да поможет вам Бог, минхеер.

Шон пожал его руку:

– Сколько я вам должен?

На коричневом от загара лице, где сверкали голубые глазки, появилась улыбка, и врач сразу стал похож на мальчика.

– Я не беру денег за слова. Мне жаль, что больше ничем не могу вам помочь.

Он заспешил через площадь, и по его походке видно было, что улыбка его лгала: солидный возраст отражался в каждом шаге.

– Мбежане, – сказал Шон, – выбери бивень побольше и отнеси его к доктору, его приемная на втором этаже над магазином.

На следующий день Катрина отправилась с Шоном в церковь на утреннюю службу. Катрина не смогла удержаться на ногах до конца пения гимнов. Не сводя глаз с алтаря, она тихо опустилась на скамью. Губы ее шевелились, повторяя слова песнопений, и глаза ее были полны печали.

В Луис-Тричардте они задержались еще на три дня, и местные жители проявляли радушие и желали познакомиться с ними. Мужчины заходили к ним выпить кофе и посмотреть на слоновую кость, женщины приносили яйца и свежие овощи. Но Шону не терпелось отправиться дальше на юг. Поэтому на третий день караван тронулся в путь – это был последний этап перехода.

Теперь силы возвращались к Катрине гораздо быстрее. К разочарованию всех зулусов, которое им с трудом удавалось скрывать, она взяла на себя заботу о Дирке и скоро оставила паланкин, снова заняв свое место на козлах ведущего фургона. Катрина заметно поправилась в теле, на щеках сквозь желтую кожу начал проглядывать румянец. Но несмотря на явное улучшение ее физического состояния, глубокая депрессия не покидала ее, и Шон ничего не мог с этим поделать.

За месяц до Рождества 1895 года караван фургонов Шона взобрался на гряду невысоких холмов, и внизу за нею они увидели Преторию. Палисандровые деревья, растущие в каждом саду, были все в цвету, город утопал в лиловых, пурпурных волнах, а оживленные улицы говорили о том, что и вся Трансваальская Республика процветает.

Стоянку Шон устроил на окраине города: его караван просто съехал с дороги и встал лагерем рядом. Как только все было готово и Шон убедился, что Катрина пока не нуждается в его помощи, он надел свой единственный приличный костюм и приказал подавать лошадь.

Костюм был скроен по моде четырехлетней давности и сшит так, чтобы в нем поместился животик, который он успел нагулять в Витватерсранде. Теперь костюм болтался на Шоне свободно, только рукава плотно обтягивали изрядно увеличившиеся мышцы рук. Лицо его было дочерна сожжено африканским солнцем, густая борода лопатой лежала на груди, скрывая жесткий воротничок, который уже не мог плотно охватывать его шею. Сапоги были стоптаны почти до самых голенищ, их давно уже не касалась щетка с ваксой, и они совершенно потеряли форму. Пот, который постоянно просачивался сквозь шляпу в районе ленточки, оставил на ней темные сальные пятна, поля обвисли и закрывали глаза, поэтому ее приходилось сдвигать на затылок. Так что в тот день можно было простить прохожих, которые провожали его любопытными взглядами, когда он ехал по Чёрч-стрит, а рядом с ним у стремени с одной стороны рысцой бежал огромный мускулистый дикарь, а с другой – очень крупная гончая пестрой масти.

Прокладывая себе дорогу между фургонами, чьи колеса стучали по широкой мостовой, они проследовали мимо Радсала – зала заседаний республиканского парламента, мимо домов, которые стояли в стороне от дороги, утопая в просторных зеленых, усыпанных пурпурными цветами садах. Наконец они оказались в деловом районе города, сосредоточенном вокруг железнодорожной станции. Некогда Шон с Даффом приобретали здесь товары и припасы в магазинах одного торговца, и теперь Шон по старой памяти снова решил навестить это местечко.

Магазин оказался на месте. Он почти не изменился; вывеска, правда, немного выцвела, но надпись была все та же: на ней объявлялось, что И. Голдберг, импортер и экспортер, торговец оборудованием для шахт, оптовый торговец и коммерсант, покупает золото, драгоценные камни, кожи и шкуры, слоновую кость, а также другие натуральные продукты.

Шон спрыгнул с лошади и бросил поводья зулусу:

– Расседлай его, Мбежане. Возможно, придется ждать.

Он ступил на тротуар, приподнял шляпу перед двумя проходящими мимо дамами и вошел в здание, где мистер Голдберг исполнял свои столь разнообразные обязанности. К нему навстречу поспешил один из сотрудников, но Шон покачал головой, и тот снова ретировался за прилавок. Шон уже заметил мистера Голдберга в дальнем конце магазина: тот разговаривал с двумя покупателями. Что ж, можно и подождать.

Шон рассеянно принялся разглядывать полки, наполненные разного рода товаром, пощупал ткань рубашки, оценивая ее качество, понюхал коробку с сигарами, со всех сторон изучил топор, снял со стойки винтовку и прицелился в стену, поджидая, пока мистер Голдберг с поклонами проводит покупателей до двери.

Наконец торговец повернулся к Шону. Мистер Голдберг был человек маленький и толстый, с коротко подстриженными волосами и жирной шеей, которая складкой нависала над краем воротничка. Он посмотрел на Шона, и пока рылся в своей картотеке памяти, отыскивая его имя, лицо его оставалось бесстрастным. И вдруг лицо его просияло, словно бриллиант, освещенный солнечным лучом.

– Мистер Кортни, вас ли я вижу?

Шон улыбнулся в ответ:

– Да, это я. Как поживаешь, Иззи? Как торговля?

Они пожали друг другу руки, и лицо мистера Голдберга помрачнело.

– Ужасно, ужасно, мистер Кортни. Столько забот, боже мой, я стал совершенно больной человек.

– А на вид совершенно здоров, вон какое пузо отрастил. – Шон ткнул мистера Голдберга в живот.

– Можете себе шутить сколько хотите, мистер Кортни, но я говорю вам, что дела идут просто ужасно. Налоги и заботы, заботы и налоги – это ж такое мучение! – вздохнул мистер Голдберг. – А тут еще, знаете, эти разговоры про войну.

– Это еще что? – нахмурился Шон.

– Война, мистер Кортни, война между Англией и республикой.

Озабоченность Шона как рукой сняло, и он рассмеялся:

– Чепуха, дружище. Этот Крюгер, черт бы его побрал, не такой дурак! Ну-ка, пойдем к тебе в кабинет, угостишь меня чашечкой кофе с сигарой, и поговорим о деле.