Уилбур Смит - Когда пируют львы. И грянул гром

Носком сапога Дирк отбросил шар куда-то в траву. Мгновенно лишенный всего, что составляло весь смысл его существования, жук застыл на месте. И сразу же принялся за поиски. Его блестящее тельце, потрескивая и скрипя, металось взад и вперед по твердой и голой земле тропинки.

Дирк равнодушно наблюдал за лихорадочными метаниями жука; красивое лицо мальчишки хранило спокойствие. Затем он поднял ногу и мягко опустил каблук на жука.

Дирк чувствовал, как жук корчится под сапогом, потом его покрытое хитиновым панцирем тельце с хрустом расплющилось, брызнув коричневой, как табачная слюна, жидкостью. Дирк переступил через нее и тронулся дальше, вверх по склону холма.

Эту ночь Дирк провел один. Он сидел неподвижно, обхватив руками ноги и опустив голову на колени. Сквозь полог ветвей и листьев акации падали холодные белесые лучи лунного света; столь же холодное чувство жило в нем, сковывая тело. Он поднял голову. Лунный свет осветил почти идеальные черты лица. Гладкий широкий лоб, красивый разлет черных бровей, оттеняющих сверху большой, но изящно слепленный нос. Лишь изломанная линия губ говорила о том, что он глубоко страдает.

– Я его ненавижу, – прошептал он искривленными болью губами. – И ее ненавижу. Ему теперь на меня наплевать, я ему больше не нужен… ему теперь нужна только эта женщина.

Он зашипел сквозь сжатые губы – злобно, отчаянно.

– Я же всегда старался ему показать… Никому другому, только ему одному, но ему наплевать. Почему он этого не понимает? Почему, почему, почему?

Он дрожал как в лихорадке.

– Я ему не нужен. Ему на меня наплевать.

Дрожь унялась, и гримаса боли на губах превратилась в гримасу ненависти.

– Ладно, я ему еще покажу. Раз я ему не нужен… я ему покажу.

Следующие слова он сплюнул, как выплевывают грязь изо рта:

– Я его ненавижу.

Ветерок шумел листьями акации над его головой. Он вскочил на ноги и побежал по освещенной луной дороге вглубь плантации Лайон-Коп.

Охотившийся на дороге мангуст увидел его и юркнул в заросли между деревьями. Дирк продолжал бежать – теперь он понесся еще быстрее, подгоняемый ненавистью, и его дыхание в такт бегущим шагам походило на всхлипы. В лицо дул сухой западный ветер – как раз он и был ему сейчас необходим. Этот ветер станет раздувать его месть.

– Теперь мы посмотрим! – вдруг закричал он на бегу. – Я тебе не нужен – тогда получи от меня вот это!

И ветер вместе с акациями ответил ему шелестом множества далеких голосов.

На следующем перекрестке он свернул направо, к центру плантации. Пробежав минут двадцать, остановился, тяжело дыша.

– Будьте вы прокляты… будьте прокляты все вы! – Слова с трудом пробивали дорогу сквозь пересохшее горло. – Раз так, будь ты проклят, вот и все.

Он свернул с дороги в чащу посадок. Здесь росли двухгодовалые деревья, их еще не прореживали; ветки густо переплелись и мешали ему идти, они хватали его, словно руки, тоненькие руки, они отчаянно цеплялись за него, дергали за одежду, как руки нищего, который молит о милостыне. Но он отбрасывал их прочь, отбивался, пока наконец совсем не запутался в этих зарослях.

– Здесь! – хрипло проговорил Дирк и упал коленями на землю, укрытую ковром из сухих листьев и веток.

Скрюченными пальцами, как граблями, он собрал их в кучу, всхлипывая и бессвязно что-то бормоча.

– Сухие… отлично… сухие. Я тебе покажу… значит, не нужен… все, что я делал, ты… ненавижу… Папа! Ну почему? Почему ты… что я такого сделал?

Он потряс коробком, в котором брякали спички. Два раза пытался зажечь, и оба раза спички ломались в дрожащих пальцах. На третий раз синее пламя вспыхнуло, разбрасывая крошечные фосфорные искорки и распространяя едкий запах, потом разгорелось желтым язычком, пляшущим в его сложенных ладонях.

– Вот тебе, получи!

Он поднес пламя к куче сухого горючего материала. Язычок затрепетал, чуть было не угас, но скоро разгорелся, лизнув пучок сухой травы.

Пламя мгновенно поглотило пучок, съежилось и исчезло… почти. Успело все-таки дотянуться до сухого листика, весело подпрыгнуло и разбежалось в разные стороны по сухой веточке оранжевыми огоньками. Раздался первый, едва слышный щелчок, потом еще, сухой лист свернулся и вспыхнул.

И вот уже жаркое пламя, ликуя, прыгнуло Дирку в лицо, и он отпрянул. Всхлипывания прекратились.

– Папа, – прошептал он.

А огонь все разгорался. Вот он уже дотянулся до живых листьев, свесившихся над ним. Порыв ветра подхватил его, и, рассыпая искры, золотисто-оранжевое пламя перекинулось на соседние ветки.

– Папа… – Теперь уже голос Дирка звучал неуверенно.

Он встал и нервозно вытер грязные руки о рубаху.

– Нет, – сказал он и в замешательстве помотал головой.

Пламя охватило молодое деревце, и тихонько что-то прошипело в ответ.

– Нет! – уже громче проговорил Дирк. – Я не хотел…

Но голос его утонул в резком, как пистолетные выстрелы, треске пламени и шипении, которое переходило в рокочущий гул.

– Не надо! – закричал он. – О боже, я не хотел этого! Нет! Нет!

Он бросился вперед, прямо в самое пекло с пляшущими ярко-оранжевыми языками, принялся яростно бить ногами по охваченному огнем молодому деревцу, пытаясь погасить огонь; деревце упало и снова вспыхнуло во множестве других мест.

– Нет, нет, не надо! Господи, прошу Тебя, не надо!

Дирк вцепился было в горящее деревце, но нестерпимый жар заставил его отскочить. Он бросился к другому, оторвал от него густо усеянную листьями ветку и стал хлестать огонь в попытке сбить его, снова всхлипывая в дыму и пламени.

А огонь, подгоняемый западным ветром, с радостным ревом отправился дальше, набрасываясь на новые деревья, окружая их красно-оранжевым ореолом и оставляя после себя только черные скелеты. Дирк остался один, окруженный дымом и вихрями пепла.

– О-о, папа! Прости меня, прости меня… я не хотел…

Майкл Кортни никак не мог уснуть, и не только потому, что из-за поднявшегося ветра стала тихонько хлопать ставня. Он чувствовал себя так, словно попал в ловушку: родственные чувства и привязанности цепями сковывали его по рукам и ногам. Темная масса огромного дома в Теунис-Краале угнетающе действовала на него, он пребывал здесь как в тюрьме, где царили ненависть, злоба и ожесточение.

Майкл беспокойно вертелся в кровати, а ставня все стучала и стучала. Он отбросил простыню и встал, и доски пола заскрипели у него под ногами.

– Майкл! – послышался резкий, подозрительный голос из соседней комнаты.

– Что, мама?

– Куда это ты собрался, дорогой?

– Да там ставня болтается и стучит. Пойду закрою.

– Накинь на себя что-нибудь, дорогой. Не дай бог, простудишься.

Задыхаясь, покрывшись потом от физического дискомфорта, Майкл знал одно: ему позарез надо выйти из этого дома, окунуться в прохладные струи ночного ветра, чтобы почувствовать себя свободным. Стараясь не шуметь, он быстро оделся, взял в руки сапоги и, миновав длинный коридор, очутился на широкой веранде.