Мария Барыкова - Клаудиа, или Дети Испании

При воспоминании об умершей Фернандо, не стыдясь, заплакал, но тут же вспомнил, что мать снова намерена его женить — причем женить так, чтобы окончательно унизить, женить на свояченице этой твари Годоя!

«Вот так! Вот так! — приговаривал он, вытирая слезы рукой и снова начав корчить рожи. — О таких сладких девочках, как любовница колбасника, при одном взгляде на которую забываешь обо всем на свете, тебе, урод, и мечтать нечего», — прошипел он в зеркало, высунув язык, и скорчил очередное, почти страшное в своем уродстве лицо.

Но тут раздался легкий стук в дверь.

— Войдите! Кто там еще?! — огрызнулся принц, но отвернулся от зеркала и принял в своем кресле величественную позу, откинувшись и выпятив нижнюю губу.

В кабинет вошел Санчо Арандано, еще один весьма достойный представитель мужской породы из этого ненавистного окружающего мира.

— Я желаю доброго утра Вашему Высочеству, и не просто так, а подкрепленного добрыми вестями, — дон Санчо широко улыбнулся.

— Чего там у тебя такое? — все еще недовольно, но, уже начиная, как всегда, поддаваться обаянию своего странного, из самых недр столицы появившегося валета, буркнул принц. Он всегда испытывал в присутствии Арандано спутанные ощущения зависимости, восхищения и даже симпатии. Но самое главное — с этим парнем всегда было интересно. Разумеется, принц никогда не показывал своих чувств, но заметно отличал дона Санчо от всех и прощал ему многое из того, за что другие платились тюрьмой, если еще чем-нибудь не хуже. Ах, если бы только он был менее красив!

— Народ, Ваше Высочество, народ… — начал было все с той же широкой улыбкой Санчо, но почему-то замолчал.

Принц посчитал, что валет нарочно дразнит его, испытывая пределы терпения, и потому снова нахмурился и огрызнулся, словно затравленная собачонка:

— Ну, что, «народ, народ»… давай, договаривай.

Педро вовсе не собирался дразнить принца и еще менее того хотел испытывать его терпение. Ему просто не совсем понравилось выражение одутловатого лица, и он попытался разобраться, не случилось ли за время его отсутствия чего-нибудь, что могло переменить отношение принца к своему верному Санчо. Однако, видя, как огрызнулся принц, попросив его выложить новости поскорее, Педро понял, что причина плохого настроения Фердинанда меньше всего имеет отношение к нему, и спокойно и тихо, но, правда, уже без улыбки, продолжил:

— Прежде чем говорить дальше, Ваше Высочество, я хотел бы убедиться, что нас с вами никто не слышит.

— Ага, так твои новости носят характер государственной важности, — злорадно прохрипел принц. — Давай же, выкладывай, Санчо, не бойся, мы здесь одни.

— Народ вас любит, Ваше Высочество, и ждет — не дождется, когда вы займете отцовский трон, — с бесстрастным лицом выложил Педро.

У принца Астурийского на мгновение даже перехватило дыхание. Он судорожно выпрямился в кресле и, слегка приоткрыв рот, во все глаза уставился на сообщающего такие дикие новости валета.

— Это что еще такое? Откуда такие сведения? — не сказал, а жадно выдохнул инфант.

— Я думаю, в последний раз на корриде, Ваше Высочество, вы сами имели случай убедиться в этом.

Принц вспомнил о том приятнейшем моменте своей жизни, когда вся публика мадридской корриды, стоя, аплодировала ему. Ах, какое несказанное блаженство он испытал тогда! Но потом, следуя многолетней привычке, Фердинанд затоптал в себе это сладостное чувство, тысячу раз отравив его язвительными уколами рассудка. Теперь же принц вспомнил и то, что был обязан блаженством того момента отчасти и этому, стоявшему сейчас перед ним человеку. Он заулыбался, и боль стала постепенно уходить. Ведь, в сущности, Фердинанд был не столько жестоким и не умным, сколько несчастным и заброшенным ребенком. И для счастья ему надо было совсем немного. Педро понял тайну инфанта на второй же день своей службы у него и поначалу пользовался этим как всесильным средством, а со временем и вообще по-своему даже привязался к этому несчастному уроду.

— А что еще может меня в этом убедить? — спросил принц, уже обретя человеческий тон и едва ли не начиная светится тихой человеческой радостью.

— Почему же только «что», Ваше Высочество? Я буду рад представить вам человека, много лет прожившего в Кадисе и даже участвовавшего в Трафальгарском сражении, можно сказать, одного из его героев. И он почтет за счастье стать верным слугой Вашего Высочества.

— Что это за человек? И почему ты считаешь, что на него можно положиться? — на всякий случай осторожно спросил принц, хотя уже само желание героя Трафальгара служить ему невероятно льстило самолюбию Фердинанда.

— Я некоторое время приглядывался к нему, убедился в безупречности его происхождения и в несомненности его героического поведения в бою, я слушал стороной то, о чем говорит он и что говорят о нем, и, наконец, пришел к выводу, что такого человека во что бы то ни стало следует привлечь на вашу сторону. Когда же однажды в разговоре он мимоходом бросил, что из всех особ королевского дома наиболее перспективным считает именно вас, и именно потому службу вашему высочеству предпочел бы любой другой, я решился представить его вам, дабы вы сами оценили его достоинства и решили, осчастливить его своим покровительством или же… — Педро намеренно не закончил фразу и многозначительно посмотрел в глаза принцу.

Фердинанд таял на глазах. В который уже раз его верный валет доставляет ему несказанное удовольствие! В конце концов, и в самом деле, кто он, если не король, пусть и будущий? Конечно, судьба обделила старшего сына монарха внешностью и здоровьем, но он все же принц Астурийский! Уже принц и в любом случае, рано или поздно, — король! А будущее приближается к реальности с каждым днем все больше. Так чему удивляться, если многие хотят подольститься к нему, чтобы получать чины и блага. И кто присоединится раньше, тот больше всех и получит впоследствии. А еще больше будет облагодетельствован тот, кто проявит больше преданности и усердия… У него на руках единственная козырная карта, и ему остается разыгрывать только ее. «Кто знает, может быть и Женевьева…» — но тут Фердинанд остановился, опасаясь продолжения мысли, которая одинаково и грела, и жалила его изболевшуюся душу.

— Хорошо. Представь мне его, Санчо. Сегодня же после обеда, зачем тянуть. Так как, ты говоришь, его зовут?

— Его зовут дон Стефан Ансельмо Поланко-и-Фонтеча, граф де Мурсиа, ваше высочество.

Весь день принц Астурийский провел в благодушном настроении. Прогуливаясь по дворцу, он даже игриво ущипнул за соблазнительный локоть одну из пробегавших мимо фрейлин ее величества. Та лишь слегка вскрикнула: «Ах, Ваше Высочество!» и после легкого книксена, густо залившись румянцем, понеслась дальше. Принцу больше всего польстил именно этот румянец на персиковых щеках, и, к счастью своему, он не знал, что про себя при этом девушка в ужасе страстно молилась о том, чтобы Господь избавил ее от такого высочайшего внимания.