Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

В этом подвале, в этой влажности, при слабом свете покрытых копотью керосиновых ламп “всплескники”, которым было запрещено заходить в кабак, играли на расческах, обернутых в веленевую бумагу [1233], резались в карты, ставили театральные сценки, так что сидящая наверху элита даже не замечала их. Время от времени полицейские в плюмаже из петушиных перьев врывались в катакомбы. Хозяину удавалось держать в узде мошенников, скрывающихся в подземелье, но когда в 1893 г. он покончил с собой, повесившись на дереве, полиция закрыла кабак “У Дейла” вместе с его подземными притонами для бродяг [1234].

В тот же день был закрыт и другой притон, “Батальон”, о котором говорит кукловод Цвак в “Големе” Майринка, рассказывая о превратностях судьбы доктора Гульберта. Этого странного персонажа звали не Гульберт и не Унгр, а Угер. Франтишек Угер родился в 1830 г., получил юридическое образование, впоследствии стал великолепным юристом, а также депутатом в чешском сейме. По мнению Цвака, “лицо у него было все в прыщах, ноги кривые, как у таксы”, а жил он, словно нищий, на чердаке [1235]. Красавица, на двадцать лет его моложе, на которой он женился, изменила ему с его самым близким другом, лейтенантом Хойером, и сбежала с ним, обобрав мужа до нитки [1236]. По словам Майринка, легкомысленная жена-бесприданница, пусть и благородного происхождения, сбежала с бедным студентом, а Гульберт, у которого не было своих детей, был его благодетелем, так что ни у кого не закралось никакого подозрения.

И вот начинается мелодрама. Узнав о супружеской измене, застав их с поличным, Угер упал, словно подпиленный дуб. О несчастная, да будь проклято твое предательство! Придя в себя, он совершенно обезумел: дважды пытался покончить с собой, а выписавшись из больницы, искал облегчение в алкоголе. Как пишет Майринк, муж стал свидетелем адюльтера, как раз когда нес жене букетик роз на ее день рождения. “Говорят, что голубой василек может навсегда потерять свой цвет, если на него упадет тускло-желтый, серый отблеск молнии. Вот так навсегда ослепла душа старика в тот день, когда вдребезги разлетелось его счастье” [1237].

Оставив теплый дом, он отправился ночевать в хлевах и подвалах на кучах мусора, словно он тоже был одним из отживших свой век предметов с пражских блошиных рынков. В грязных лохмотьях, без гроша в кармане, он одичал и отощал. Похожий на тень, на жертву малярийной лихорадки и на удушенную мумию, он бродил по улицам с протянутой рукой, словно Педант, прося милостыню у своих коллег адвокатов и торговцев, чтобы потом выпивать с прочими оборванцами.

Игнат Германн вспоминает, как встретился с ним впервые в 1869 г.: “Его ноги тонули в стоптанных башмаках, которые с трудом держались на нем, отчего его семенящая походка становилась еще более шаркающей. Это ощущение усиливали согнутые колени. Штаны были ободраны внизу и заляпаны старой, уже засохшей грязью. В роли одежды у него выступало длинное узкое полинявшее пальто цвета ржавчины, застегнутое до подбородка. Очевидно, что под пальто у него не было никакой рубашки, по всей видимости, и трусов тоже, потому что штаны развевались у него, словно на ветру. На опухшем, почти вздувшемся лице от подбородка и до ушей был повязан грязный пестрый платок. Узелок от платка на макушке скрывался под сплющенным котелком”. Брат Германна, доктор юриспруденции, подал Угеру серебряную монетку, и тот “с невероятной жадностью схватил монетку своими грязными руками. Грязными, словно трухлявая палка, уже без металлического наконечника. Какими опухшими были его щеки! С мешками под глазами, с помутневшим взглядом, водянистым, с запутанными клочками усов, а остальная часть лица полностью заросла щетиной, как у каторжника” [1238].

Майринк рассказывает, как Гульберт вечером того же дня, когда застал жену с воздыхателем, напившись водки, практически без чувств валялся в “Салоне Лойзичек”, который впоследствии стал его постоянным убежищем. Однако он путает “Лойзичек” и “Батальон”. Такая деталь, как оловянная ложка, привязанная к столу цепочкой, ложка, которой Цвак отбивал время [1239], отсылает как раз ко второму заведению; более того, в комедии Шмидта “Батальон” ложки привязывались металлическими проводами не к столам, а к горшочкам.

“Лойзичек” Майринка, который заполонили подобные призракам проститутки, умалишенные дьявольские сущности, раскрашенные в различные цвета, одинаково далек как от “Батальона”, так и от настоящего “Лойзичека”. Таверна “У Лойзичека” – этот облезлый притон на улице Длоуга Тршида между Еврейской ратушей и Староновой синагогой просуществовала намного дольше других в Пятом квартале. Жизнь начиналась после полуночи: под музыку забытого пианино, на котором бренчал пожилой пианист – к нему все обращались “Господин маэстро”, – пели охрипшими голосами, распутницы подсаживались к пьяницам и выпивохам, чтобы потом удалиться. Хозяин Алуа Флориан, по прозвищу Лойза, или Лойзичек, толстый коротышка с впалыми плечами и вытянутым лицом, по форме напоминающим шишку, покончил с собой, как и Дейл [1240].

Все эти кабаки и харчевни были сделаны из одного теста, эти волчьи логова, эти барные стойки с потными лбами и склоненными от крепкого пива головами. Но Густав Майринк превращает пошлый “Лойзичек” в место встреч, объединяющее колорит Сецессиона с дьявольщиной гофмановского пошиба, предшествующей Гофману, в непристойный и вместе с тем сюрреалистический балаган, в пещеру с магическими масками и сомнительными привидениями, с разрисованными шутами, у которых черные круги под глазами и печать ангела смерти на челе.

В омерзительной еврейской забегаловке “Батальон”, на углу улиц Платнержска и Микулашска, напротив трактира “У зеленой жабы” ошивалось сборище исхудалых и обездоленных сущностей. Эта яма была ночлежкой и штаб-квартирой Гульберта-Угера [1241]. Луч яркого света смог бы высветить в этом глубоком тесном подземелье, в густой темноте, пропитанной дымом и ядовитым смрадом, муравейник подозрительных личностей, рож доходяг, сбежавших из анатомических театров, бледных физиономий, словно выбеленных свинцовыми белилами, пьяных мошенников, напевающих хриплыми голосами, грязных проституток, которые то и дело разражались грубым хохотом, оборванцев с мутным взглядом, вместе с отрыжкой испускающих дух, сутенеров, шулеров, бандитов.

Из утвари в этой норе с ободранными стенами с дырами на месте выпавших кирпичей были: всего пара скамеек и столов, к которым на цепочках были прикручены ржавые ложки, разбитое зеркало, висящее рядом с входной дверью, маленькая печка, куча емкостей с ромом и другими напитками, в частности с можжевеловой и персиковой настойками, которые потягивали посетители вместе с чесночной подливкой, купленной в трактире напротив, заставленный кувшинами, графинами и грязными стаканами прилавок – прилавок, за которым восседали хозяин, приземистый, горбатый бывший маркитант, и его жена, когда-то надсмотрщица в тюрьме.