Анжело Мария Рипеллино - Магическая Прага

“Батальон” получил свое название после той зимней ночи, когда какой-то пьяница нацарапал это слово мелом на ветхих дверях. Гульберт возложил на себя обязанности главы этой нелепой шайки “львов кутежа”, расположившейся там, этого братства отверженных, горой стоящих друг за друга, готовых при необходимости глотку перегрызть за своих. “Батальон”, хор из этой “баллады оборванцев” [1242], подчинялся юристу: он руководил набегами своих “подопечных”, распоряжался выручкой, приносимой ворами и попрошайками со своих заданий, охранял “архив” и общий гардероб, вернее, два “представительских костюма”: один праздничный для торжественных мероприятий (сбор пожертвований, вызовы в полицию, концерты, свадьбы), который подходил не каждому нищему, выглядели они в этом костюме чудаками, словно ослы в пурпурной мантии; а второй “для дел” – набор лохмотьев прокаженного, настолько разодранных, что полицейские не могли не схватить того, кто носил такое. А это и было основной целью “батальонщиков”: чтобы тебя арестовали и ты получил в тюрьме более приличную одежду, чтобы потом перепродать ее старьевщику и тем самым пополнить кассу шайки.

Юрисконсульт пил столь отчаянно, что зачастую катался по столам и засыпал, как убитый. И когда он, свернувшись в углу калачиком, с осоловевшим взглядом рассказывал товарищам о своем прошлом, о несчастной любви, раскрывая перед ними весь свой багаж печальных воспоминаний, впуская в свой мир тревог и склад огорчений, гул, крики, смех, словно по волшебству, прекращались, оборванцы снимали шляпы и склоняли головы. И, по словам Майринка, нередко какая-нибудь расчувствовавшаяся шлюха протягивала ему полузавядший цветок [1243].

Друзья пытались вытащить Угера из этой трущобы, но он всегда возвращался в свой “Батальон”, к своей персиковой настойке, бурными овациями его встречали все мошенники, и он снова облачался в лохмотья. И когда ему надоедала чрезмерная забота, он приказывал своим товарищам гнать в шею всех непрошеных помощников. Как утверждал Майринк, его нашли окоченевшим на скамейке на набережной. А мне кажется, что его обнаружили всего побитого за воротами на куче мусора, отвезли в больницу к сестрам милосердия, где он и скончался 11 сентября 1871 г.

Вошло в традицию, что на похоронах любого профессора Карлова университета присутствовали декан и секретарь факультета, к которому принадлежал умерший, и несли его знаки отличия. За упряжкой из двух коней, которая из морга на Ольшанское кладбище везла телегу с гробом Гульберта-Угера, в тогах шествовали представители юридического факультета, а секретарь в бархатной алой мантии с обшивкой из горностая держал золотую цепь на подушечке из парчи, а также монахи из больницы сестер милосердия, а в отдалении шел весь “батальон”, толпа рыдающих нищих, один из которых, как писал Майринк, был даже оборванец, одетый в газетную бумагу, подвязанную бечевкой.

Майринк рассказывает, что, по завещанию Гульберта, каждый “батальонщик” каждый день получал бесплатно в “Лойзичеке” суп из таза, напоминающего огромную миску. На самом деле после смерти Угера “Батальон” распался, а его приспешники отдали Богу душу либо от крайней нужды, либо из-за алкоголизма. Кабачок вскоре был закрыт под предлогом “оздоровления” нации и, словно от меча истребляющего все на своем пути ангела, был стерт с лица земли.

Гульберт-Угер стал ключевой фигурой пражской мифологии. Легенды умножили в тысячи раз трагичность его истории. В основном распространителем истории Гульберта-Угера стал актер и фолк-певец Франтишек Леопольд Шмидт, в его единственном представлении “Батальон”, в котором он исполнял роль доктора Унгра (Угера), “короля бродяг” [1244].

Шмидт (1848–1915) открыл первое в Праге кафе-шантан в трактире “У белого лебедя”, нечто вроде кабаре и кустарного театра, о нем помнят до сих пор, потому что это место связано с именем Аполлинера. Он карикатурно изображал разных людей, персонажей из старой Праги, “простодушных повес”, а особенно хулиганов. На голову криво нахлобучивал берет, а в зубы вставлял сигарету. Его комедийные сценки изображали целую ватагу мошенников, бандитов, “философов” дна, проституток, героев забегаловок: и этим объясняется его живой интерес к судьбе Угера.

“Батальон” Шмидта, “картинка мира алкоголиков” с едва уловимым пафосом описывает ту “гнусную берлогу”, считая, что жизнь преступности в то время была чище, чем приукрашенная жизнь честного люда. Тщетно коллеги пытаются вытащить его из этой клоаки: Унгра воротит от разнообразных форм мошенничества порядочных людей, он снова и снова погрязает в этом отвратительном царстве нищеты, мучавшемся из-за его отсутствия.

Шмидт через мучительное разочарование падшего юриста передает часть собственных страданий несчастного бродяги, втянутого в мелочную жизнь пивных. В его комедийных сценках содержатся все те же слезливые приемы, характерные для сиротливых этюдов в xix веке: обязательно должна быть встреча с уличной женщиной с чахоточным ребенком. Сидя на бочке, уставившись в пустоту, Унгр-Шмидт от всего сердца сочувственно вздыхал, видя несчастного пьянчугу, в глазах которого двоились фонари, он напевал дрожащим голосом столь грустную песню, что израненные души не могли сдержать слез.

В другой весьма посредственной одноактной комедии “Командир «Батальона»” Йозефа Хайса-Тынецкого (1885–1964) Угер, оказавшийся в приюте “На Карлове”, поочередно играет на органе то подобные песенки, то церковные мелодии. Юрист, побеждая здесь ностальгию по кабаку, изо всех сил старается освободиться и вернуться к размеренной жизни в надежде, что вновь придет та, что его предала и променяла на офицерские погоны. Но женщина отказывается вернуться к нему, и Угер, в безумстве разразившись хохотом, сорвав с себя галстук и воротник, проклинает благовоспитанное общество с его “безгрешным обликом” и “моральным обличьем” [1246].

В легенде сохранилось несколько имен бедолаг из этой харчевни из окружения Угера. Вспомним некоторых персонажей из его верных оруженосцев. Верзила с плоским, словно башмак, носом, который продавал ножницы и, занимаясь анатомией, “переделывал природу”: перекрашивал живых птиц, чтобы придать им больше блеска, переставлял кожу одного животного другому, превращал воробьев в желтых канареек, а мышей в кротов и белок, а затем сбывал их на блошиных рынках как “чудеса природы”, и задолго до Гашека с его Швейком вылавливал на улицах бездомных собак, придумывал им родословную и продавал их дуракам на рынках. Вондра, плечистый свинцовый бугай с красным носом и усами, как у военного, загнутыми, словно хвост у тарантула, в красках расписывал свою службу наемным солдатом в папских войсках. Старшина Первого батальона настолько героически боролся с Пьемонтом, что заработал серебряную медаль, которую потом променял на персиковую настойку.