Франческо Габриэли - Крестовые походы. Взгляд с Востока. Арабские историки о противостоянии христианства и ислама в Средние века

После достижения договоренности император попросил у султана разрешения посетить Иерусалим. Султан дал его и велел кади Наблуса Шамс ад-Дину, который пользовался большим уважением у Айюбидов, сопровождать императора во время визита в Иерусалим – до возвращения в Акру. Автор Джамал ад-Дин ибн Васил говорит: «Кади из Наблуса Шамс ад-Дин благословенной памяти рассказывал мне: «Я занял место рядом с ним, как султан аль-Малик аль-Камиль приказал мне, и вошел на Священную территорию вместе с ним, где он осмотрел нижние святилища. Затем я отправился с ним к аль-Аксе, которой он восхитился, так же как и Куполом Скалы. Когда мы пришли к михрабу, он восхищался его красотой и высоко оценил кафедру, на которую поднялся. Когда он спустился, то взял меня за руку, и мы пошли в сторону аль-Аксы. Там он заметил одного патера, который хотел с Евангелием в руках войти в мечеть. Рассерженный император воскликнул: «Кто тебя привел сюда? Богом клянусь, если хотя бы один из вас осмелится без разрешения переступить сей порог, велю выколоть глаза ослушнику. Все мы – слуги и рабы султана аль-Малик аль-Камиля. Он передал эту церковь мне в порядке любезности. Не желаю, чтобы кто-то из вас превышал свои обязанности». Перепуганный патер быстро удалился. Затем король отправился в приготовленный для него дом и поселился в нем». Кади Шамс ад-Дин говорит: «Той ночью я попросил муэдзина не тревожить императора и не призывать к молитве. Однако, когда на другой день я отправился к императору, он спросил: «О кади, почему муэдзины не призывали, как обычно, к молитве?» Я ответил: «Это я, Ваш покорный слуга, запретил им ради спокойствия вашего величества». Император заметил, что не следовало этого делать, и объяснил, что остался в Иерусалиме на ночь прежде всего затем, чтобы услышать ночной призыв муэдзина». Днем он вернулся в Акру.

Когда новость о потере Иерусалима достигла Дамаска, аль-Малик ан-Насир принялся ругать дядю аль-Малик аль-Камиля за то, что он отвратил от себя людей. Он велел проповеднику, шейху Шамс ад-Дин Юсуфу, племяннику (sibt) шейха Джамал ад-Дин ибн Джаузи, который пользовался большой народной любовью, прочитать проповедь в большой мечети Дамаска. Он должен был вспомнить историю Иерусалима, святые традиции и легенды, связанные с этим городом, заставить людей горевать о его утрате и упомянуть об унижении и позоре, который навлекла на мусульман эта утрата. Таким образом аль-Малик ан-Насир Дауд хотел отвратить людей от аль-Малика аль-Камиля и обеспечить их верность себе, чтобы потягаться с дядей. (Мы уже упоминали о ссоре между аль-Малик аль-Камилем и аль-Малик аль-Муаззамом из Дамаска, которая привела к вызову Фридриха. Ан-Насир, сменивший отца в Дамаске, теперь рассчитывал использовать эмоции, вызванные потерей Иерусалима, чтобы укрепить свою слабеющую власть. Шамс ад-Дин подготовил проповедь, как ему велели, и люди пришли его слушать. Это был памятный день, когда стоны, крики и рыдания толпы достигали небес. Я сам был одним из толпы, и среди того, что проповедник говорил, я слышал от него касиду , рифмующуюся на – т, в которую он вставил несколько строк поэта Дибиль аль-Хусаи. Мне запомнилось следующее:

В святилище вознесения и на скале, которая превосходит своей славой все другие скалы мира,

Есть коранические школы, где теперь не читают священные стихи, и место откровения в теперь покинутых дворах.

В тот день мы видели только рыдающих мужчин и женщин. Теперь, когда перемирие между аль-Малик аль-Камилем и императором вступило в силу, последний поднял якорь и отправился домой. Это было в конце второго месяца джумада / мае 1229 года», – сообщает Макризи.

Сибт ибн аль-Джаузи

Весть о потере Иерусалима дошла до Дамаска, и горе охватило все земли ислама. Трагедия была так велика, что даже начали проводиться специальные траурные церемонии. Аль-Малик ан-Насир Дауд пригласил меня участвовать на одной из встреч в большой мечети Дамаска и поговорить о том, что случилось в Иерусалиме. Я не мог ему отказать, считая своим религиозным долгом подчиниться его желанию. Я делал это для всего ислама. Поэтому я поднялся на кафедру большой мечети Дамаска, у ворот Машхад-Али, в присутствии аль-Малик ан-Насир Дауда. Это был памятный день. Никто из жителей Дамаска не остался в стороне. В своей речи я сказал: «Дорога в Иерусалим закрыта для благочестивых гостей. Горе тем, кто там живет! Сколько раз они падали ниц и возносили Всевышнему молитвы! Как много слез они пролили! Видит Аллах, даже если бы их глаза были ручьями, они не смогли бы излить всю полноту их горя. Если бы их сердца разорвались от скорби, это не уменьшило бы их мучений. Да очистит Аллах доброе имя правоверных! Позор мусульманским правителям! При таком событии льются слезы, разрываются сердца от тяжких вздохов, горе поднимается высоко…» и далее в том же духе. Поэты тоже слагали по этому поводу многочисленные стихи.

Император вошел в Иерусалим, когда Дамаск был в осаде (аль-Камиль и аль-Ашраф объединились против своего племянника ан-Насира). Во время его визита произошло много любопытных событий. К примеру, войдя в Купол Скалы, он увидел священника, сидящего возле отпечатка Священной Ноги и берущего кусочки бумаги у франков (что это за кусочки бумаги – непонятно, но точно не бумажные деньги в качестве милостыни; ибн Васил утверждает, что у него в руках был Новый Завет). Император подошел к нему, словно желал получить благословение, и нанес ему удар, сбивший священника на землю. «Свинья! – закричал император. – Султан оказал нам честь, позволив заходить сюда, а ты ведешь себя так. Если кто-нибудь из вас снова здесь появится, я убью его!» Сцена была описана одним из смотрителей Купола Скалы. Они также говорили, что император взглянул на надпись внутри святыни и сказал: «Саладин очистил город Иерусалим от многобожников… Кто эти многобожники?» Еще он спросил у смотрителей, для чего предназначены сети у входа. Ему ответили, что сети поставлены, чтобы внутрь не залетали маленькие ласточки. Тогда император сказал: «Вместо этого Бог привел сюда великанов» (арабское слово jabbarin означает «великаны», а также «властелины, тираны»; Амари здесь читает, слегка изменив текст khanazir, «свиньи»; оба слова – насмешка над крестоносцами императора-материалиста; чтение слова khanazir, созвучное asafir – ласточки, наводит на мысль, что это не перевод, а каламбур Фридриха на арабском языке, который он, судя по восточным источникам, знал). Когда настал час полуденной молитвы и прозвучал призыв муэдзина, все его слуги, а также его наставник, с которым он читал «Логику» Аристотеля, встали и начали молиться, потому что были мусульманами. Император – об этом тоже рассказывали смотрители – был лыс, имел красноватую кожу и плохое зрение. Будь он рабом, не стоил бы и двухсот дирхемов. Из его слов было ясно, что он материалист и христианство было для него игрой. Аль-Камиль велел кади Наблуса, Шамс ад-Дину, чтобы во время пребывания императора в Иерусалиме муэдзины не призывали к молитве. Кади забыл сказать об этом муэдзину Абд аль-Кариму, тот на рассвете поднялся на минарет и стал читать стихи Корана о христианах, такие как «У Бога нет никаких детей» (Коран XXIII, 93), намекая на Иисуса, сына Марии, и прочие. Утром кади призвал муэдзина к себе и спросил, зачем он это сделал, ведь приказ султана был ясен. Абд аль-Карим ответил: «Ты не сказал мне, прости». На следующую ночь призыва к молитве не было. Утром император спросил у кади, который сопровождал его в Иерусалим: «О кади, где тот человек, который вчера поднимался на минарет и говорил эти слова?» И кади рассказал ему о приказе султана. Император сказал: «Ты поступил неправильно, кади. Зачем же изменять обычаи, закон и веру ради меня? Если бы ты приехал в мою страну, я бы не стал приказывать, чтобы ради тебя замолчали церковные колокола. Богом прошу, не делай так больше». После этого он раздал деньги хранителям, и муэдзинам, и другим благочестивым людям, пришедшим в Купол Скалы, – по десять динаров каждому. Он провел только две ночи в Иерусалиме, после чего вернулся в Яффу, опасаясь тамплиеров, которые хотели его убить.