Эмилио Сальгари - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

– Сеньоры, должен сказать вам, – начал он, – что у меня нет никакого желания возвращаться в Европу. Для меня прощание с вами – тяжелый удар, но со временем, надеюсь, я утешусь. Не забывайте, сеньор граф, что моя шпага всегда к вашим услугам, если в этом когда-нибудь возникнет необходимость.

– Что вы говорите, сеньор де Люсак! – воскликнул сын Красного Корсара, пораженный столь неожиданным решением. – Вы достаточно богаты, чтобы подлатать ваш гасконский замок и мирно возделывать виноград и яблоки.

– О чем вы, сеньор граф? Мне уже немало лет, и я испытываю непреодолимое желание завести семью.

– Ах ты, плут! – крикнул Мендоса, тогда как дон Эрколе, приблизившийся к этой группке, разразился смехом:

– Он влюбился в прекрасную хозяйку пасады!

– Вы догадались, приятель, – ответил дон Баррехо. – Эту грациозную вдовушку я сделаю сеньорой де Люсак, и мы будем продавать испанские и французские вина в трактире под вывеской «Гасконская драгинасса»!

На следующий день, когда дон Баррехо или, правильнее сказать, сеньор де Люсак после трогательного прощания с друзьями удалялся по дороге, ведущей в Панаму, на свидание со своей красоткой, фрегат графа ди Вентимильи поднял паруса и взял курс на мыс Тибурон.

Сын Красного Корсара, подобно гасконцу, также оставил большую часть своего сердца в Америке, но он намеревался перевезти его в Европу вместе с другим сердцем, уже долгое время бившимся в такт с его собственным, – с сердцем маркизы де Монтелимар.

Так и произошло.

Двадцать дней спустя великолепный графский фрегат темной ночью, чтобы уйти от испанских сторожевиков, покинул остров Сан-Доминго; на его борту стало одной сеньорой больше и тремя мужчинами меньше.

Очаровательная маркиза без горечи распростилась с островом, доверив свои огромные плантации Буттафуоко, Мендосе и фламандцу, трем друзьям, которые – подобно гасконцу – никогда бы не устроились удачно в условиях европейской цивилизации.

Увидимся ли мы когда-нибудь с этими храбрецами? Вполне возможно, потому что история флибустьеров еще не окончилась.

– Ко… ко… ко… Клянусь всеми бурями Бискайского залива, что, черт возьми, это означает?! Ко… ко… Так попугаев зовут: Коко… Но письмо-то мне написали не эти разряженные пернатые!.. Позову-ка я лучше жену. Кто знает, не удастся ли ей расшифровать эти каракули. Панчита!

Из-за длинной стойки из красного дерева, за которой она протирала бокалы, вышла женщина крепкого телосложения, выглядевшая лет на тридцать пять: смуглянка, с миндалевидным разрезом глаз, который обычен для жителей Андалусии, изящно одетая, но с подвернутыми рукавами, открывавшими хорошо сформированные мускулистые руки.

– Чего тебе, Пепито? – спросила она.

– К черту Пепито!.. Меня зовут дон Баррехо, а не какой-то там Пепито. Сколько раз тебе, женщина, напоминать, что я гасконский дворянин?

– Пепито, муженек, нежнее.

– Оставь это имя для Севильи.

Человек, так говоривший, был худющим верзилой. Энергичное лицо его украшали свисающие усы с проседью, что плохо соответствовало традиционному облику трактирщика. Он стоял на своих длинных ногах прямо перед столом, за которым сидели полдюжины метисов, присосавшихся к большим бокалам мецкаля. Темные, со стальным блеском глаза трактирщика смотрели в клочок бумаги.

– Прочти-ка это, Панчита. – Он протянул жене листок. – В Гаскони так не пишут, гром и молнии Бискайского залива!..

Трактирщица взяла письмо и окинула его взглядом.

– Карамба! – сказала она. – Я ничего не понимаю.

– Боже, как глупы эти кастильцы!.. – потянулся на своих ходулях трактирщик. – А ведь здесь говорят на чистейшем языке великой Испании!

– А в Гаскони? – рассмеявшись, спросила прекрасная брюнетка. – Разве в твоей стране, Пепито, нет дураков?

– Оставь в покое Гасконь, страну особую, где взрастают только забияки.

– Как скажешь, муженек, только я не могу понять, что здесь написано.

– Разве ты не видишь? Или ты ослепла? Ко… ко…

– А после? Может быть, ты, дон Баррехо, что-нибудь понимаешь?

– Tonnerre!.. [73] Гром и молния! Черт возьми! (фр.) И я ничего не понимаю!

– Кто тебе принес это письмо?

– Мальчишка-индеец, и, по-моему, он не служит на почте.

– Эх, дон Баррехо!.. – перешла на крик Карменсита, подбоченившись и гневно посмотрев на мужа. – Верно, какая-нибудь иностранка назначает тебе свидание? Не забудь, что кастильские женщины всегда носят на груди кинжал!..

– Что-то я никогда его у тебя не видел, – улыбнулся трактирщик.

– Значит, я хорошо его прячу.

– Тогда у меня еще есть время, и мы можем спокойно заняться расшифровкой этих каракулей. Ко… ко… Черт побери всех этих американских попугаев!..

В этот момент дверь отворилась и в трактир вошел человек, плотно закутанный в просторный плащ, с которого ручьями стекала вода, потому что как раз в это время на Панаму обрушился страшнейший ливень, сопровождаемый ударами грома и блеском молний.

Вошедший представлял собой типичного искателя приключений. Он был уже не молод, потому что его борода и усы почти совсем поседели, а высокий лоб избороздили глубокие морщины, которые плохо скрывала широкая фетровая шляпа с перьями. Очень высокие сапоги из желтой кожи были странным образом подрезаны у верхнего края, а на боку авантюриста висела шпага.

Он направился к маленькому столику, распахнул плащ, под которым открылся богатый камзол из тончайшей ткани, украшенный золотыми петлицами, скинул шляпу, грохнул могучим кулаком по крышке стола и закричал:

– Эй, мошенник, что же ты не спешишь предложить напиток кабальеро?

Трактирщик, погруженный в расшифровку таинственного письма, даже не заметил появления гостя. Однако, услышав, как загудел стол под ударом страшной силы, он обратил внимание на оскорбительные слова, потом передал листок бумаги жене и, зло посмотрев на посетителя, с негодованием отозвался:

– Как вы меня назвали?..

– Мошенником, – спокойно ответил пришелец. – Когда кабальеро входит в таверну, хозяин должен немедленно подскочить к нему и спросить, что пожелает благородный посетитель. По крайней мере, так поставлено дело в Европе, да, пожалуй, и в Америке.

– Эх, мой сеньор, – ответил трактирщик, принимая трагическую позу. – Мне показалось, что вы слегка повысили голос в моем доме.

– В вашем доме!..

– Гром и молнии!.. Можно подумать, вы за него платите, сударь!

– Таверна считается общественным зданием.

– Черт побери! – взревел трактирщик.

– Ого, красавчик! Кажется, это вы теперь повышаете голос!