Эмилио Сальгари - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

Он прогуливался перед дворцом уже с четверть часа, нагловато поглядывая на алебардщиков, стоявших по бокам великолепной мраморной лестницы, когда из дома вышла очень красивая мулатка с горящими глазами и курчавыми черными волосами, легкая, как птичка; через обнаженную пухлую ручку у нее была перекинута большая корзинка.

– Дождался я своего, – сказал гасконец. – Теперь попробую выловить рыбку.

В свое время дон Баррехо, несмотря на длиннющие ноги, был благодаря своей воинской профессии большим сердцеедом, поэтому он ничуть не сомневался в том, что доведет до нужной гавани свои планы. Увидев прекрасную мулатку, он ускорил шаг и, оказавшись за ее спиной, позвал:

– Эй!.. Эй!.. Куда так спешите, красотка?

Мулатка обернулась, посмотрела на гасконца, потом, словно зачарованная его военным видом или блеском его кирасы, ответила:

– На рынок, кабальеро.

– Зовите меня графом, потому что отец мой – испанский гранд.

– Хорошо, сеньор граф.

– Ты служишь у маркиза де Монтелимара? – спросил дон Баррехо, пристраиваясь сбоку от нее.

– Да, сеньор граф.

– Могу я тебе кое-что предложить? Утро сегодня свежее, и стаканчик мецкаля не будет лишним ни для меня, ни для тебя.

– О!.. Сеньор граф!.. – обрадовалась мулатка.

– А вдобавок ты получишь горсть блестящих пиастров, – продолжал соблазнять служанку хитрый гасконец.

– И что вам от меня надо, сеньор граф? – спросила мулатка, ошеломленная близким знакомством со столь важным господином.

Немного погодя она прибавила:

– Сеньор граф, я ведь всего-навсего бедная служанка и никогда еще не была так близко с такими важными персонами.

– Ну ведь это я приблизил тебя к себе, – ответил дон Баррехо, гордо положив руку на эфес своей шпаги, потому что ему показалось, что некий прохожий насмешливо взглянул на него. – Для меня всё одно: белая кожа при голубой крови или золотистая кожа от крови многоцветной, – и это потому, что в моих венах нет ни капли кастильской крови. Как тебя зовут?

– Карменсита.

– Какое прекрасное имя!

В это время они проходили мимо заведения, занимавшего промежуточное место между гостиницей и винным погребком. Гасконец взял прекрасную мулатку за плечо и без дальнейших разговоров втолкнул ее внутрь, тут же заказал кувшин [89] Кувшин – в оригинале: boccale – мера жидкости, соответствующая примерно двум литрам. мецкаля и сладкие пшеничные лепешки.

– Сеньор граф… – попыталась что-то сказать кухарка маркиза.

– Называй меня здесь по-простому: Диего, – прервал ее дон Баррехо. – Детям испанских грандов порой необходимо сохранять инкогнито.

Он взял кувшин, наполненный сладковатым терпким вином, налил его в чашки и галантно предложил мулатке сладости.

– Слушай меня, милочка, – начал он, понизив голос. – Хочешь получить десять пиастров?

– Столько я не зарабатываю и за месяц, сеньор…

– Я же тебе сказал: Диего. Тогда добавим еще десять. Получится двадцать. Надеюсь, ты умеешь считать.

– Вы бросаете деньги на ветер, сеньор… Диего.

– Что такое двадцать пиастров для сына испанского гранда? У моего папаши немыслимое количество таких кругляшков, и однажды они все перейдут в мои руки.

– И что же я должна сделать, чтобы получить ту сумму, что вы мне обещаете, мой кабальеро? – спросила мулатка, которая, несмотря на болтовню, успевала разгрызать своими чудесными зубками засахаренные лепешки, запивая их солидными рюмками мецкаля.

– Просто ответить на мои вопросы, – ответил гасконец.

– Тогда вы можете спрашивать меня хоть до вечера.

– Я вовсе не хочу лишать маркиза его прекрасной кухарки. Слушай меня внимательно, Карменсита.

– Говорите, сеньор Диего.

– Известно ли тебе, что во дворец всего два дня назад привезли прекрасную сеньориту с чуть-чуть бронзовой кожей?

– Да, сеньор Диего, я как раз ношу ей еду.

– Черт побери! Вот это удача!.. Ее хорошо охраняют?

– Перед дверью комнаты всегда стоят два алебардщика.

– Но ты-то можешь свободно заходить туда, когда захочешь?

– Да, сеньор Диего.

– Видишь ли, дорогая моя Карменсита, я страстно влюблен в эту сеньориту, и она тоже меня очень полюбила, но вмешался мой отец и заставил маркиза де Монтелимара увезти ее от меня.

– О!..

– Разве ты не видела, как она оплакивает свою потерянную любовь?

– Правду сказать, нет, – ответила мулатка.

– Сеньорита очень горда, она не желает показывать свои чувства перед посторонними людьми.

– Да, она именно такая, как вы говорите, сеньор Диего.

– Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла, – сказал гасконец, вынимая из кармана записку Буттафуоко. – Тебе не надо делать ничего другого, только передашь записку незаметно, чтобы никто этого не увидел.

– Нет ничего проще.

– Сеньорита даст тебе другую записку, и ты принесешь ее мне до захода солнца. Вот тебе десять пиастров, остальное – после завершения дела. Ты довольна, моя прекрасная Карменсита?

– Вы очень щедры, сеньор.

– Э-э-э… Как настоящий граф, – улыбнулся гасконец. – Ну а теперь вонзи последний раз свои зубки в сладость, которая больше подходит тебе, чем мне, а потом быстрее возвращайся домой, чтобы у маркиза не возникло подозрений.

– Он не обращает внимания на слуг.

– Никогда ничего нельзя знать с абсолютной точностью.

Прекрасная мулатка доела до конца сладкое, запив его несколькими рюмками мецкаля, потом, пообещав явиться на встречу, ушла со своей большой корзинкой в руках.

– Tonnerre! .. – прошептал гасконец, оставшись один и довольно потирая руки. – И среди служанок встречаются порядочные люди. Ну а теперь поспешим провести последний денек с Панчитой, потому что завтра нас уже наверняка не будет в Панаме. Пришло время дону Баррехо пробудиться от долгого супружеского сна и вернуться к жизни, полной приключений. Я все-таки не рожден быть трактирщиком.

Он бросил на стол пиастр и ушел, не требуя сдачи, сопровождаемый поклонами слуг, удивленных такой щедростью. Разумеется, им ничего не было известно о наследстве Великого кацика Дарьена, на солидную долю которого рассчитывал гасконец.

Только к полудню дон Баррехо вошел в свою таверну, и как раз в тот момент, когда Панчита и Риос накрывали на стол.

– Привет и приятного аппетита честной компании, – сказал он, сбрасывая широкий короткий плащ. – Что-то я не вижу наплыва посетителей, женушка?

– А!.. Наконец-то явился!..

– А разве могло быть по-другому? Смотрю, плохо идут дела? Таверна превратилась в пустыню.

– Эта проклятая бочка всех отпугнула, – пожаловалась Панчита. – Люди видели, что вечером ее увезли, а наутро она вернулась; пошли разговоры, что ты утопил призраков, которых поймал в ловушку.