Эмилио Сальгари - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

Гасконец расхохотался:

– Никогда бы не поверил, что я способен на такое. Дать тебе хороший совет, Риос? Выкинь в море эту чертову бочку, иначе она разорит наше заведение. Когда люди больше не будут ее видеть, они поверят, что все чертенята, дьяволята и привидения исчезли, и тогда снова станут приходить в «Эль Моро» выпить доброго хереса. Ну, давайте в последний раз отобедаем в компании жены.

– Я дам тебе записку, которая мне обойдется в двадцать пиастров, а тебе не причинит никакого зла.

– Как? Ты куда-то уезжаешь?

– Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?

– И куда ты уезжаешь?

– К индейцам, чтобы забрать наследство Великого кацика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.

– А если тебя убьют?

– Кто? Кто может убить дона Баррехо? Гасконцы не позволяют прирезать себя, как курицу, запомни это, моя милая. А потом, ты можешь успокоиться, потому что со мной будут Мендоса и Буттафуоко. Добавлю, что я охотно взял бы с собой и Риоса.

– Конечно, если речь идет только о драках с индейцами, – ответил кастильский геркулес.

– Ну, про это я ничего определенного сказать не могу, а поэтому оставляю тебя охранять мою жену. Пей, ешь и трать деньги сколько захочешь, без счету: за все рассчитаемся наследством кацика. Садитесь за стол, довольно разговоров, а то у меня горло пересохло.

Обедал он весело, больше не упоминая про будущие подвиги, а все послеобеденное время вместе с Риосом приводил в порядок таверну; ближе к закату взял пистолеты и сказал удивленной Панчите:

– Прощай, женушка; я стал прежним гасконцем.

– И сколько же времени тебя не будет?

– Кто это может сказать? Пожалуй, только дух Великого кацика Дарьена.

– А если ты вообще не вернешься?

– Тогда ты снова выйдешь замуж, – не задумываясь ответил дон Баррехо.

Он жарко обнял жену, пожал руку шурину и спокойно ушел, напевая сквозь зубы:

Гасконец ускорил шаг и вскоре добрался до посады, где его ожидала мулатка. Девушка уже сидела за столиком и лакомилась засахаренным печеньем, запивая сладость мецкалем и нимало не сомневаясь, что ее щедрого друга не надо будет просить об оплате счета.

– Итак, Карменсита? – спросил гасконец, обнимая ее.

– Я все сделала, сеньор граф.

– Ох, Юпитер-громовержец!.. [90] Юпитер – верховное божество в древнеримской мифологии; одновременно считался громовержцем, божеством, которое распоряжается громами и молниями, а также насылает бури. Да ты настоящее сокровище! Записка?

– Я передала ее сеньорите.

– И она не дала тебе ничего для меня?

– Свой ответ. – И мулатка достала из-под пестрого корсета крохотное письмецо.

Гасконец схватил его, открыл, пробежал глазами, процедил что-то непонятное, чтобы не показывать своего невежества, потом опустил руку в карман, бормоча при этом:

– Эх, были бы здесь глаза Буттафуоко или священника из моей родной деревни, если они еще глядят на белый свет, в чем я очень сомневаюсь, потому что святой человек еще в дни моей юности был стариком, а в Гаскони, к сожалению, тоже выдают паспорта на тот свет.

Потом он отдал мулатке десять пиастров, опорожнил пару стаканчиков мецкаля, расплатился по счету и встал со словами:

– Мы больше не увидимся, красотка. Скажи сеньорите, что все чудесно. Прощай и не делай глупостей.

После чего гасконец оставил мулатку и удалился, напевая:

Когда он пришел в порт, уже опустилась темнота и раздался выстрел из пушки, возвещающий о запрете выходить в море. Он застал Буттафуоко и Мендосу в хлопотах. Они закупили аркебузы, пистолеты, порох и пули, а теперь паковали все это.

– Вот ответ сеньориты, сеньор Буттафуоко, – сказал гасконец, как бомба врываясь в дом. – Как видите, я сдержал свое обещание.

– Я начинаю подозревать, что вы находитесь в родстве с дьяволом, – ответил буканьер.

– Гасконцы – кто чуть больше, кто чуть меньше – все состоят в родстве с чертом, – не стал отнекиваться дон Баррехо. – Об этом ведь и в Бискайе знают, не так ли, Мендоса?

Буттафуоко быстро раскрыл записку графини ди Вентимильи и в один миг прочитал ее содержимое.

– Наши пленники сказали правду, – проговорил буканьер. – Через восемь-десять дней маркиз перевезет графиню на галеон «Сан-Хуан», чтобы затем доставить ее в бухту Дэвида вместе с авангардом экспедиции.

– О, молнии Бискайского залива!.. – закричал Мендоса. – Нам едва хватит времени собрать флибустьеров Равено де Люсана.

– Нам надо только попасть на борт, остальное уже все готово к отплытию, – спокойно ответил Буттафуоко. – Завтра утром мы будем далеко от Панамы.

– Мы отправляемся сегодня? – удивился гасконец.

– Вандо и фламандец наняли для нас маленькую каравеллу под предлогом перевозки груза в Калифорнию, ну а когда выйдем в море, мы укажем любой курс, если только команда не захочет отправиться на завтрак акулам.

– Сколько человек на борту?

– Шестеро, включая капитана.

– Если четыре раза пустить в дело шпагу, мы сравняемся в числе, – предположил гасконец. – Кто плывет с нами?

– Твой дружок Пфиффер и сын испанского гранда, – ответил Мендоса. – Они уже решили покинуть маркиза де Монтелимара и присоединиться к нам. Один из них – фламандец, другой – португалец; если представится возможность, они могут заколоть любого испанца, и совесть их не будет испытывать никаких угрызений.

– Они уже на борту?

– Да.

– С Вандо?

– У Вандо теперь есть своя собственная посада, и ни о каких приключениях он больше не хочет слышать.

– Так ведь он не баск и не гасконец, – презрительно сказал трактирщик. – Я вот оставил жену ради странствий по свету в поисках славы и денег.

– Возможно, ты просто устал от кастильянки, – улыбнулся баск.

– Ну нет, – запротестовал гасконец. – Я люблю свою жену, но предпочтение отдаю приключениям.

– В путь, – прервал их разговор Буттафуоко, закончивший паковать вещи.

– Ах, сеньор мой, вы же не подумали еще об одном.

– О чем же, дон Баррехо?

– Пушка уже выстрелила, и выход из порта всем парусникам запрещен.

– Только не тем, на борту у которых находится секретный агент маркиза де Монтелимара, – ответил Буттафуоко. – Все продумано, и этой ночью мы покинем Панаму.

– Ну если так, то можем начинать нашу бродячую жизнь, – сказал дон Баррехо. – Шесть лет я не общался с флибустьерами и не выходил в море.