Эмилио Сальгари - Сын Красного Корсара. Последние флибустьеры

Почти сразу же перед ними в лунном свете появилась человеческая фигура. Незнакомец несся со скоростью оленя. Мендоса и де Гюсак разом вскрикнули:

– Дон Баррехо!..

Беглец остановился, вскинув руку с аркебузой, потом опустил ружье и направился к своим приятелям, удивленным не меньше его. При этом дон Баррехо приговаривал:

– Панчита, прекрасная кастильянка, должно быть, молилась за мое спасение, друзья. Если бы какой-то добрый ангел не покровительствовал мне, дон Баррехо закончил бы свою карьеру с веревкой на шее. Мендоса!.. Де Гюсак!.. Здесь, в моих объятиях!..

– А я уже считал тебя мертвым, – сказал баск, – но не мог примириться с мыслью о необходимости продолжать путь без тебя. Кто там стрелял?

– Я.

– Шесть или семь раз?

– У меня была целая охапка аркебуз. Но сейчас не время болтать. Если мы хотим захватить маркиза де Монтелимара, следуйте за мной. Испанцы расположились на отдых на небольшой полянке, они почти беззащитны.

– Маркиза де Монтелимара!.. – удивился Мендоса.

– Бегом, и без разговоров!..

Ведомые доном Баррехо, баск и бывший трактирщик из Сеговии следовали широкими тропами, которые наверняка проложили дикие быки высокогорья. Сквозь просветы в листве уже виднелись лагерные огни.

Трое приятелей бегом преодолели отделявшее их от лагеря расстояние и открыли огонь из своих аркебуз. Хотя даже в этот момент не было необходимости тратить порох, потому что испанцы, полагая, что их окружили основные силы флибустьеров, в лагерь не вернулись.

Маркиз тоже исчез.

Мендоса и де Гюсак, едва завидев котел, склонились над ним, чтобы соскрести остатки пищи, пока дон Баррехо быстро обыскивал полянку.

Крик ужаса прервал их скромную трапезу.

Грозный гасконец остановился перед трупом какого-то солдата и в отчаянии вцепился в собственную прическу.

– Старый сержант!.. Еще один гасконец!.. Он позволил мне убежать, и маркиз его расстрелял! – закричал он.

К нему подошли Мендоса и гасконец номер два.

Человек с длинными седыми усами и галунами на рукавах разноцветного мундира лежал, вытянувшись во весь рост на траве; голова его была пробита пулей, а может, и двумя.

– Кто это? – спросил Мендоса.

– Человек, который дал мне возможность бежать, прежде чем маркиз успел меня повесить; и знаешь, де Гюсак, он один из наших. Он тоже гасконец, – ответил дон Баррехо, и на глаза его навернулись слезы.

– Кто его убил?

– Подлец де Монтелимар, в этом я нисколько не сомневаюсь. Только у маркиза на поясе был пистолет, а пули, похоже, не ружейные.

– Нет, не ружейные, – согласился баск, казавшийся глубоко тронутым горем дона Баррехо, потому что в этот момент он думал о бедном марсовом. – Любой военный это сразу же поймет.

Дон Баррехо до крови закусил себе палец, а потом сказал:

– Этот де Монтелимар больше никогда не увидит башен своих замков во Франции и в Испании, потому что я убью его.

Он склонился над телом сержанта, закрыл ему глаза, после чего еще раз обратился к своим товарищам:

– Следуйте за мной!.. У маркиза всего несколько солдат и почти нет огнестрельного оружия. Я хочу получить его шкуру!..

Луна продолжала подниматься над вершинами сьерры, когда трое искателей приключений продолжили путь, в надежде застать маркиза и его небольшой отряд врасплох, если только те не присоединились к одной из полусотен арьергарда, и навсегда покончить с этим страшным и неуловимым противником.

Они вошли в рощицу черного ореха с гигантскими, обильно плодоносящими густолиственными деревьями. Скорлупа у плодов черного ореха очень твердая, а ядрышко, наоборот, очень маленькое и неважного качества. Однако древесина этого дерева очень ценится и выдерживает конкуренцию со знаменитым африканским эбеновым деревом.

Могильная тишина царила под кронами этих величественных деревьев. Ночная охота диких животных должна была уже закончиться, так как рассвет был недалек и хищники уже удалились в логова со своей добычей.

Время от времени неожиданные вспышки разрывали глубокую тьму. Это светились группы фосфоресцирующих грибов, достигавших гигантских размеров и теснившихся к огромным стволам ореховых деревьев.

Бешеная погоня, возглавляемая доном Баррехо, которого, казалось, подталкивало вперед и вперед непреодолимое желание отомстить за бедного сержанта, не увенчалась успехом. При первых проблесках зари трое приятелей, потные, со сбитыми ногами, достигли вершины сьерры. Никаких следов испанцев отважная троица не нашла.

– Эй, дон Баррехо, – открыл рот баск, – надеюсь, ты не считаешь меня пиренейским мулом… Гром и молния!.. Де Гюсак и я умираем от голода.

– Теперь мы можем охотиться, не подвергаясь какой-либо опасности, – ответил на его жалобу гасконец.

– Как это?

– Я убил собаку, которая вела испанцев.

– Ты это сделал?

– Я не терял времени даром, дружище. Я ведь поклялся уничтожить эту зверюгу, представлявшую для нас постоянную опасность. Даже если испанцы услышат ружейные выстрелы, они едва ли смогут определить верное направление в этих лесах.

– По мне, так предпочтительнее было бы выспаться, после того как мы провели рекогносцировку, – сказал де Гюсак. – Я больше не могу. А о еде можно подумать позже.

– Не все трактирщики родились искателями приключений, – пошутил дон Баррехо. – Впрочем, и я не спал ни минуты: меня постоянно терзали мысли о неизбежной петле. Пасть на поле битвы – это куда ни шло, но окончить свою жизнь на виселице, как бандит!.. О!.. Это меня ужасно огорчало. Что ты скажешь, Мендоса?

Баск ничего не ответил. Он улегся на плотный свежайший ковер из мха и уже засыпал, хотя глаза его еще были открыты.

– Тогда воспользуемся моментом, – продолжал дон Баррехо. – Пока что нас никто не побеспокоит. Между нами и испанцами – шесть часов ходьбы по меньшей мере, если, конечно, предположить, что они вышли в путь с восходом луны.

– Спи, неуемный болтун, – зевнул Мендоса. – Твой бы язык да вложить в рот прекрасной кастильянки.

– У нее свой достаточно длинный; от моего языка ей не надо ни сантиметра. Ты никогда не слышал, как она орет, когда я поднимаюсь из подвала нетвердой походкой! Эта плутовка никак не хочет понять, что хороший трактирщик должен постоянно пробовать свои вина. А вам как кажется?

Вместо ответа он услышал храп: Мендоса и де Гюсак спали как сурки, утонув в мягком мхе.

– У них нет моей энергии, – произнес, взглянув на заснувших, гасконец и важно подкрутил усы. – А так как здесь я не могу поговорить даже с попугаями, поскольку таковых в этих местах просто-напросто не водится, то лучше и я воспользуюсь удачными обстоятельствами. Кто знает, может быть, мне приснятся приятные вечера в моем подвальчике в окружении полных бочек.