Елизавета Дворецкая - Огненные птицы [litres]

– А мы тогда… на Волынь уйдем, – Коловей оглядел соратников. – Разобьем этих – и за Горынь скроемся. К Хотомыслу лучанскому пойдем, к Людомиру волынскому или хоть к Етону в Плеснеск. Тот ведь обещал помочь, когда будет самый край? Вот тут, братие мои, самый край и есть.

– Вы уйдете! – отвечал ему рослый старик из туровецких старейшин. – У вас нет ничего, одни порты, да и те дырявы! Только ранами кровавыми и богаты! А мы? С женами и детьми? Со скотиной? Избу на себе не унесешь.

– Хочешь сына и дочь в таль отдать? А других – в челядь, чтобы детей ваших за моря продали сарацинам?

– Лучше каждого десятого, чем всех, – сумрачно ответил старик. – А вас послушаем – так никого здесь не останется. Ни племени, ни наследка, как от обров. И памяти не будет, что за такой род случанский жил здесь. Могилы дедов наших былием поростут, городцы и поля запустеют.

Между собой туровчане обсуждали дело недолго. Живя на рубежах между владениями киевских князей и волынских, они понимали свой небогатый выбор: либо тот господин, либо другой. Волынские князья были своего, дулебского корня, но к русам все уже привыкли, через киевских торговых гостей получали сарацинское серебро и греческие паволоки. Даже и случись чудо, уйди отсюда Святослав – уже летом явятся волынские князья и наложат такую же дань, если не больше. Поэтому случане с самого начала не одобряли затеянной Володиславом и Маломиром войны за волю. И уж, конечно, не теперь, когда деревская рать разбита, а оба князя мертвы, им было исполниться свободолюбивого ратного духа.

Совсем иное дело было с Коловеем и его соратниками. Пока Будерад в своей избе толковал со своими старцами, они сошлись в избе у вдовца Найдена, где жил Коловей и где лежали трое раненых. Один, тот, что с обмотанной повязками головой, занимал лучшую лавку, отделенную занавесью, чтобы толкотня в набитой людьми избе как можно меньше ему докучала. Берест и Медведь сидели на полу перед занавеской, словно охраняя товарища.

– Сдаст нас князь Будята, – сразу сказал Коловей, усевшись к столу на самое видное место. – Если он биться не захочет, то нам с ним не по дороге. Это он двоих отроков отдаст, треть жита отвесит и будет себе дальше жить-поживать. А я из вас, братья мои, каждого десятого киянам в холопы не отдам. Пока жив – не отдам. Буду биться, пока кровь моя вся на землю-матушку не вытечет.

– И мы будем! И мы за тебя! – глухо откликнулись три десятка голосов.

Коловея окружали лица – одни бородатые, другие еще по-юношески гладкие, но одинаково полные решимости. Суровые глаза, вызывающие взгляды исподлобья. Эти люди за несколько месяцев пережили гибель своего рода, всего прежнего уклада, лишились и прошлого, и будущего. Терять, кроме своей воли, им было нечего. В душе чуть не всякий уже хотел, раз не вышло отстоять родичей от смерти, поскорее соединиться с ними.

– Стой! – подал голос Медведь. – Себя-то мы не пожалеем… А как же…

Движением головы он показал на занавесь позади себя. Коловей устремил на нее тяжелый взгляд.

– Если князь Будята русов в город пустит, они ведь все здесь обшарят, – подхватил Берест. – И… его найдут… и меч найдут. А тогда уж поймут, кто он такой. Да прямо тем мечом и зарубят. И роду князей наших совсем конец придет. Нам, может, боги для того спастись дали, чтобы мы не себя, а его спасли. А с ним и сам корень дулебский. Ведь в нем – кровь Дулебова, он – его правнук. Дадим ему погибнуть – боги нас в род небесный не примут. Подверженцы вы, скажут, не древляне.

Из осторожности нынешняя Володиславова дружина не называла князя по имени, даже когда вокруг были одни свои. Но на этот совет Коловей созвал самых верных, и все здесь понимали, о ком идет речь.

Ратники молчали. Коловей беззвучно стучал пальцами по столу. Он признавал правоту Береста, но не знал, как быть.

– Так чего же делать? – спросил кто-то из гущи тесно сидящих ратников.

– Будяте нельзя про него знать – еще вернее сдаст, – ответили ему. – Сам киянам отправит, захочет его жизнью свою шкуру холопью выкупить.

– Может, все же бой? – не утерпел Далята. – Если случане эти – шкуры такие песьи, то мы без них справимся! Справимся же, братья!

Его поддержали согласным гулом, но не слишком дружно.

– Разобьем киян, что здесь, и уйдем на Волынь! – продолжал Далята. – А Будята, коли у него не мужи, а бабы в портках, да и сам он среди них – баба бородатая, пусть остается Святослава дожидаться. Порубят его за князева брата – и невелика печаль! Коли мы ему – не братья, то и он нам – пес, а не князь колена деревского. Что скажешь, воевода? – он взглянул на Коловея.

Тот слушал, свесив голову, так что кольца темно-русых прядей падали на широкий лоб. Потом поднял глаза.

– А если не разобьем, брат мой Далемир Величарович? Мы – изранены, щитов нет, оружие не у всех. А они – свежи, сыты, одеты, один к одному, щиты, топоры, мечи… Кабы только о нас речь – я бы первый сказал: сложим головы за родную землю, умрем со славой! Ну а как же… – он взглянул на занавесь. – Как же он ? Мы погибнем – и он погибнет. Русам в руки попадет. Да и не узнают его – все равно умрет, не станут кияне его выхаживать. И сгинет с ним вместе последний отросток корня Дулебова. Не знаю, как я перед своими дедами встану, если допущу такое. А ты?

Далята отвел взгляд, не находя ответа. Сильнее всего на свете хотелось выйти в поле, не думая ни о чем, кроме первого замаха. Чтобы вся жизнь сосредоточилась в ближайших ударах сердца, а окажутся они последними – так тому и быть. И если бы удалось добраться до своего кровного врага и забрать его с собой, уйти, ощущая на руках его горячую кровь – никакого иного счастья и не надобно. Лишь эту, последнюю радость и цель судьба оставила тем, у кого война отняла все.

Но Далята и так уже порвал с остатками своего рода, не пожелав склониться вместе с ними. Отступись он сейчас от этого, дружинного рода, который сам себе выбрал, – куда идти? Хоть на этом свете, хоть на том.

– Ну, обождем, что Будята со своими надумает, – сказал Медведь.

– Сдаваться он надумает, – буркнул Далята. – Хоть правый глаз поставлю.

– Что тогда-то? – спросили из гущи ратников у двери.

– Тогда мы с вами, братие, со Святославом свой особый торг поведем, – сказал Коловей, не сводя взгляда с занавеси, скрывавший раненого.

Раненый слышал почти все – он был в сознании, хотя от слабости шумело в ушах, да и повязки мешали. Лишь вчера его отпустила лихорадка, спал жар, оставив почти без сил. Он не представлял, где находится, знал лишь, что вокруг свои. Сказать не мог ни слова – край лезвия ростового топора пришелся на его рот, выбил половину зубов, разрубил губы. Даже попытки заботливых, но не слишком ловких отроков пропихнуть ему в рот плоскую костяную ложку с жидкой кашей выжимали из уцелевшего глаза слезы боли. И сейчас только веко на этом здоровом глазу слегка задрожало.