Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

Во многих пьесах приходит момент, когда всё оказывается на грани катастрофы, и совершенно неожиданно на сцене появляется персонаж, который всё исправит. Мой персонаж Эмилия делает это в «Комедии ошибок». Её давно потерянный муж был обречён на смерть, но Эмилия появляется как раз вовремя, чтобы его спасти.

«Я привела к тебе, великий герцог, — восклицает она, — несчастного, терпящего от всех гонение!»

Помню, как впервые играл Эмилию, думая, что простолюдины никогда не поверят в её неожиданное вмешательство. Она аббатиса, считает себя вдовой и верит, что её муж и один из двух сыновей утонули. Она оплакивает их многие годы, а затем совершенно неожиданно и муж, и сын находятся в Эфесе. Эгеона, мужа, вот-вот казнят, но аббатиса Эмилия бросается на сцену и выкрикивает, признавая его: «Вот, государь, обиженный жестоко!» Семья неожиданно воссоединяется, казнь предотвращена, устраивают пир, публика в слезах, но это слёзы счастья, а не горя. Я помню Ричарда Бёрбеджа, игравшего потерянного сына. Когда мы репетировали эту сцену, он относился к ней с презрением.

— Жизнь не такая! — сказал он моему брату. — Это слишком своевременно, слишком удобно!

— Это театр, — возразил брат, — а мы торгуем мечтами.

И он был прав. Публика никогда не потешалась над внезапным вмешательством аббатисы, вместо этого люди вздыхали с облегчением, улыбались, заливались слезами, они были счастливы!

Я нуждался в Эмилии. Мне нужна была героиня, воскликнувшая: «Вот, государь, обиженный жестоко!». На эту ночь я был в безопасности, но у нас осталась только одна репетиция в большом зале, после чего мне придется покинуть особняк, рискуя подвергнуться аресту.

— Я что-нибудь придумаю, — сказала Сильвия, но предложила лишь спрятаться в доме своих родителей.

— Тогда их тоже арестуют, — сказал я.

— Господи боже, нет, — прошептала она.

Мне нужна была Эмилия, и вместо этого меня обнаружили Клык и Грязнуля. Сильвия оставила меня в ночной темноте, прошептав, что ей нужно зажечь камины. Она поцеловала меня.

— Оставайся здесь, — предостерегла она и убежала, особняк снова погрузился в тишину, а я опять заснул.

Это был изматывающий, глубокий сон, и поначалу я не слышал царапанье лап по полу, голоса или шаги, но резко проснулся от собачьего воя в ушах. Залаяла вторая собака.

— Они что-то нашли! — произнес чей-то голос.

Я еще не отошёл ото сна, сердце заколотилось. В дальнем конце сцены забрезжил слабый свет. Я попытался встать и больно ударился головой о бортики наверху.

— Держи его, Грязнуля! — закричал второй голос, и собаки залаяли с удвоенной силой. Это был высокий, пронзительный лай, а не более низкий и угрожающий рык боевых мастифов, но лай по-прежнему меня пугал, я схватил одеяло и выбежал через занавес перед авансценой, сорвав ткань с гвоздей. За окном слегка посветлело, слуга разжёг камин, в зале замелькали тени. Слуга схватил кочергу, словно для защиты и уставился на меня, а на сцену вышли двое мужчин, один с фонарём.

— Это не крыса! — сказал первый.

— Но голый, как крыса! — сказал второй. Оба терьера, гордясь своей работой, зарычали на меня. — Лежать, Грязнуля! Лежать, Клык!

До прибытия управляющего мне удалось натянуть штаны, рубашку и камзол. В зале появились новые собаки, всего шесть, они дрожали от волнения и мочились на новые ковры леди Хансдон. Это были терьеры-крысоловы с грязной спутанной шерстью и окровавленными мордами.

— Тише! — громко потребовал Уолтер Харрисон. — Семья спит, нельзя так шуметь!

Даже собаки умолкли. Должно быть, управляющий недавно проснулся, но тем не менее выглядел безукоризненно, поверх камзола с серебряными пуговицами сверкала цепь. Он оглядел меня сверху донизу, от длинных неопрятных волос до неряшливых чулок, из которых торчал палец.

— Мистер Шекспир, — сказал он с разочарованием в голосе, — объяснитесь.

— Он вор, мистер Харрисон! — Слуга пролез через порванную ткань на авансцене и вновь появился с пустым серебряным кувшином.

— Вот что я нашёл, сэр!

Терьеры очевидно подумали, что это брань, потому что начали выть.

— Тише! — взревел Харрисон и нахмурился. — Воруете, мистер Шекспир?

— Я украл мешок, сэр, но не кувшин.

Он как будто согласился с этим объяснением, потому что снова осмотрел меня сверху донизу и сказал:

— Судя по тому, как ты одет, вряд ли ты вор. Объяснись.

В зале находились шесть-семь слуг, и вместе с двумя крысоловами они меня окружили.

— Я здесь спал, сэр, — объяснил я.

— Ты здесь спал, — спокойно сказал Харрисон. — Но почему?

— Было поздно покидать город, сэр.

— И ты прихватил одеяло её милости? — спросил он, глядя на дорогое одеяло из меха на атласной подкладке.

— Я его нашёл, — робко произнёс я.

— Но одеяла хранятся в комнате её милости, — сказал Харрисон, и слуга хихикнул. Харрисон повернулся к нему. — Прочь! У тебя есть работа!

— Я просто нашёл его, сэр, — повторил я, не в состоянии придумать другую ложь.

Один терьер помочился на поленья в очаге.

— Заберите своих гнусных псов! — приказал Харрисон крысоловам. — Крысы в подвале, а не здесь. Ступайте! — Он подождал, пока они не ушли. — Ущерба нет, — высокомерно объявил он, — так и не будем больше об этом говорить. Сегодня ваша последняя репетиция в зале, верно?

— Да, сэр, — ответил я.

— В таком случае, одевайтесь, мистер Шекспир, репетируйте и уходите.

— Уходить, сэр? — глупо повторил я.

— Уходите, мистер Шекспир. Покиньте особняк. Удалитесь. Ступайте домой. Уйдите. Вам нельзя здесь ночевать! Дом его милости — это вам не постоялый двор. Вам придётся уйти.

— Но он не может! — раздался в дверях возмущенный голос.

— Не может? — Харрисон повернулся к двери. В его голосе нарастало негодование. — Не может?

— Его повесят! — вскричала Сильвия.

Моя Эмилия вышла на сцену.

Уилл Кемп прибыл вскоре после того, как церковные колокола пробили девять. Он вошел в зал, словно вчера не было никакой ссоры.

— Всем доброе утро! — бодро воскликнул он. — Кажется, сегодня потеплело.

Следом за ним появились его ученик Билли Роули и высокий мрачный человек в ливрее лорда Хансдона. Я решил, что это, должно быть, Райкер, начальник охраны лорда-камергера. Увидев в большом зале лорда Хансдона, высокий изумленно остановился.

— Не уходите, Райкер! — велел его милость. — Вы мне нужны!

— Милорд?

Лорд-камергер был в ярости. Сильвия говорила мне, что старый хрыч просто свирепеет, если что-то не по нему, и оказалась права. Все следы его обычного радушия мигом исчезли, и Уилл Кемп, удивлённый, как и Райкер, присутствием лорда, и боясь, что гнев может быть направлен на него, отступил на несколько шагов.

— Я не потерплю оскорблений! — прорычал лорд Хансдон.