Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Я не замышлял ничего дурного, ваша милость, — проговорил Кемп с неестественной покорностью.

Лорд Хансдон проигнорировал его. Больше никто ничего не сказал. Все актёры собрались в зале и явно нервничали. Музыканты уставились на нас с балкона, а Уолтер Харрисон, единственный, на кого гнев лорда не произвел никакого видимого впечатления, стоял возле камина, покровительственно обняв Сильвию за плечи. Она то и дело бросала на меня встревоженные взгляды. Повязку с моей левой руки сняли, и из пульсирующей болью раны сочился гной.

— Лошадь, Райкер! — потребовал лорд Хансдон.

— Сию минуту, милорд.

— Вы едете со мной.

— Конечно, милорд. Куда прикажете, милорд?

— В Уайтхолл, сейчас же!

Его милость величественно удалился, и Райкер, все ещё не оправившийся от изумления, последовал за ним.

— Святые угодники, — сказал Кемп, — что происходит?

— Вы! — сказал мой брат. — Все мы. Пайщики! Репетировать будем в полдень.

— В полдень? — испуганно сказал Кемп, — но мы...

— Мы закончим позже, чем обещали, мистер Харрисон, — сказал мой брат.

— Уверен, это не причинит больших хлопот, — спокойно ответил Харрисон.

— Не снимай плащ, Уилл, — обратился к Кемпу мой брат, — ты идёшь с нами.

Он прошёл к сундуку возле камина и взял оттуда книгу, стопку бумаг, коробку с перьями и чернила. Он принёс всё это к большому столу с реквизитом.

— Мечи! — сказал он. — Каждый пайщик должен взять меч. — Он посмотрел на меня. — А тебе, брат, меч не понадобится.

Он назвал меня братом!

Он сел, нашёл чистый лист бумаги и начал писать.

— Ральф, — позвал он, не отрываясь от своего занятия, — займись-ка танцами. Фил? Певцам не помешает ещё порепетировать. — Он закончил писать, посыпал бумагу песком и встал. Озадаченные пайщики принялись застёгивать пряжки на перевязях. Брат сделал то же самое. — Мы скоро вернёмся,— объявил он.

— А вы куда? — спросил Ральф Перкинс.

— Мы скоро вернёмся, — повторил брат. — Пошли.

И мы ушли.

На листе бумаги было торопливо написано всего шесть слов:

«Ромео и Джульетта»

трагедия

Уильям Шекспир

Под ним находилась толстая стопка бумаги, экземпляр пьесы для суфлёра. Я нёс пьесу и книгу, «Собрание» без переплёта, вниз по Эддл-Хилл, а следом шёл брат с Уиллом Кемпом, Аланом Растом, Джоном Хемингсом, Ричардом Бёрбеджем и Генри Конделлом. У каждого из них был меч или рапира, длинные ножны скрыты под плащами.

— Не убивать, — были последние слова моего брата, когда мы покидали особняк.

С юга налетел небольшой дождик, и булыжники мостовой вмиг стали скользкими. Лёд на реке в основном растаял, и лодки опять сновали туда-сюда, перемещая пассажиров между городскими пристанями.

— Тебе придётся поговорить с моим отцом, — сказала Сильвия незаметно пролетевшей ночью, — если мы собираемся пожениться.

— Мы сейчас как раз и женимся, — ответил я, и она хихикнула.

Она хотела пойти с нами в Эддл-Хилл, но Уолтер Харрисон только посмеялся над этим, сурово добавив, что ей придётся кое-что объяснить.

— Так вчера ночью ты был с девушкой? — спросил брат.

— Да, с Сильвией.

Он хмыкнул.

— Его милость, наверно, не обрадуется, услышав, что ты соблазнил его горничную.

— Мы собираемся пожениться, — вызывающе заявил я. Казалось странным говорить это вслух, особенно моему брату.

— Боже, Спаситель наш! — сказал он и засмеялся. — Безумен род людской!

Его веселье меня раздражало, потому что я чувствовал себя ребёнком.

— Ты был моложе меня, когда женился, — ответил я.

— Конечно.

— И Сильвия говорит, что его милость не будет возражать.

— Сомневаюсь, что его милость заботит, выходит она замуж или нет, — мягко сказал он, — разве что он может пожалеть, что потерял хорошую служанку. А судя по тому, что я слышал, она хорошая девушка.

— То есть слишком хороша для меня?

— Она хорошо на тебя повлияет, это точно, — сказал он, и у меня закралось подозрение, уж не он ли рассказал Сильвии, что я вор. Но только я собрался спросить его об этом, как он сам задал мне вопрос: — Ты знаешь, что она говорила с Джин?

— Знаю.

— Джин хочет, чтобы она помогала нам в «Театре».

— Она отличная швея, — с надеждой сообщил я.

— Отличных швей пруд пруди, — пренебрежительно отозвался он, и тут мы внезапно очутились на крыльце церкви Святого Бенета. — Мы войдём вслед за тобой, — сказал он, — и помни — не убивать.

— Не убивать, — повторил я и начал спускаться по знакомым ступеням.

Сэр Годфри обожал хвастаться, что церковь построили еще до Вильгельма Завоевателя. Она находилась почти на три фута ниже булыжной мостовой Эддл-Хилла, и четыре истёртые каменные ступени вели вниз, ко входу. Дом сэра Годфри располагался в нескольких ярдах вниз по холму, и дверь была обычно заперта на засов, но церковная дверь закрывалась только в комендантский час. «Верующие, — любил говорить сэр Годфри, — должны иметь доступ к Божьей благодати», подразумевая под этим, что верующие должны иметь доступ к массивному ящику для пожертвований, окованному железом и запертому на мудрёный висячий замок. Этот ящик первым бросался в глаза каждому посетителю.

Сэр Годфри проповедовал щедрость, поощрял благотворительность и прикарманивал денежки. Мне пришлось пригнуться, проходя под каменной аркой, и так я и вошёл в церковь, где столько раз пел псалмы на побелённых извёсткой хорах. Когда-то стены здесь были расписаны сценами из Библии, кафедру проповедника украшала изящная резьба, а на алтаре стояли серебряные чаши, но сэр Годфри, вовремя почуяв холодный ветер пуританства, уничтожил или продал все красивые вещи. Кафедра священника исчезла, алтарём служил обычный сосновый стол, а подсвечники были сделаны из бука. Лишь ящик для пожертвований остался ярким, белый по бокам и красный спереди, с текстом из Книги притчей Соломоновых: «Благотворящий бедному даёт взаймы Господу».

Я обогнул огромный ящик, прошёл по короткому нефу и открыл дверь ризницы. Там было пусто. Я пересёк комнату и нажал на задвижку следующей двери. Когда сэр Годфри был дома, эту дверь не запирали, и сейчас она была открыта. Я толкнул посильнее, и сэр Годфри, который сидел за столом и завтракал, вздрогнул и обернулся.

— Ричард! — воскликнул он.

— А, наш красавчик, — глумливо прохрипел чей-то голос, и я увидел двух носатых племянников Поросёнка Прайса. Они тоже сидели за столом. Я надеялся, что, прождав одну ночь, они уберутся восвояси, но, похоже, они вознамерились торчать тут все три дня. Четвёртым был Саймон Уиллоби, и при виде меня его затрясло. Общая трапеза всей четвёрки состояла из каравая хлеба, небольшого куска сыра, обрывка бекона и кувшина эля.

— Может, хочешь присоединиться? — предложил сэр Годфри, улыбаясь сквозь чёрную окладистую бороду.