Бернард Корнуэлл - Безумен род людской

— Нет! — завопил Саймон Уиллоби.

Мы оглянулись и увидели, что мальчишка на полу, над ним стоит Хемингс с ножом.

— Никаких убийств, — сказал мой брат.

— Нет! — опять завопил Саймон, потому что Хемингс стащил с парня шляпу и распустил его длинные золотистые волосы.

Хемингс одной рукой схватился за волосы и потянул вверх.

— Изготовители париков неплохо платят за золотые волосы, — сказал он.

— Нет!

— Хватит ныть, — сказал Хемингс и ударил мальчишку тяжёлой рукояткой ножа. Потом он начал отрезать волосы у корней, грубо орудуя ножом, порезав кожу на голове Саймона.

— Ты больше не ученик, — сказал он и засмеялся над месивом, в которое превратил голову Саймона. — Мы квиты?

Мой брат оглядел переполненную комнату, где лежали в крови четверо избитых мужчин.

— Мы квиты, — сказал он, поднимая книгу и пьесу, — отличная утренняя работа, господа.

По пути в Эддл-Хилл мы смеялись. Кемп обнял моего брата за плечо.

— Хороший ты человек, Уилл! — громогласно объявил он. — Хороший человек!

— Несмотря на Питера? — спросил брат.

— Возможно, это и маленькая роль, — сказал Кемп, — но я что-нибудь придумаю.

— Тогда давайте сделаем что-нибудь из сегодняшней пьесы, — сказал брат.

И мы сделали. Последняя репетиция, казалось, была наполнена энергией драки, энтузиазмом, смехом, который эхом отдавался на Эддл-Хилл. Мы люди лорда-камергера, и никто не смеет изгадить наше представление.

В большой зал прибыли первые гости. Они приходили маленькими группами, разодетые в шелка, атлас и меха, смеялись и болтали, с облегчением покинув часовню, где, очевидно, замёрзли, потому что всех тянуло к широкому очагу. Я глядел вниз с галереи менестрелей, рассматривая шляпы с перьями и усыпанные драгоценностями диадемы. Уолтер Харрисон, великолепный в чёрном одеянии дворецкого с золотой цепью, хлопнул в ладоши, вызывая слуг.

— Вина гостям, — сказал он, — немедленно!

— О господи, — произнес Фил, — пьяная публика. С тем же успехом можно снова сыграть для них «Прекрасную Эм».

Уолтер Харрисон повернулся и посмотрел на галерею.

— Музыку, — крикнул он, — давайте музыку.

— Пусть будут музыканты, — сказал я и резко дернулся от хлопка по спине со стороны Фила.

Я спустился вниз.

— Теперь уже недолго, — сказал брат, когда я снова вошёл в артистическую.

— Господи боже, — молился Джордж Брайан.

— Не в добрый час я при сиянье лунном надменную Титанию встречаю! — снова и снова бормотал Джон Хемингс, прерываясь лишь, чтобы поцеловать заячью лапку, болтавшуюся на серебряной цепочке на шее.

— Разве она не воняет? — спросил Уилл Кемп.

— Не хуже тебя.

— Господа! — вмешался Алан Раст.

Гул гостей в большом зале становился всё громче. Мальчики, играющие женщин и девочек, сидели на скамейке, а Джин и Сильвия покрывали их лица, грудь, руки и ноги свинцовыми белилами. Белила содержали жемчуг, так что при свечах кожа сияла. Одному за другим подкрашивали губы красным, капали в глаза белладонну и затемняли веки сажей, смешанной со свиным жиром.

— Мне нужно отлить, — простонал Томас Поуп.

— Ты мочился пять минут назад! — сказал Генри Конделл.

— Я хочу ещё.

— Мочись в ведро Джорджа, — предложил Алан Раст.

Джордж, отставив ведро, дотронулся до потолка. Ещё одно суеверие.

— Пора зажигать свечи? — спросил Ричард Бёрбедж, потягиваясь.

— Нет ещё, — сказал брат.

— Господи боже, — простонал Джордж Брайан. Он не мог дотянуться до потолка.

— Прыгай! — сказал Уилл Кемп, и Джордж прилежно прыгнул, пальцем коснувшись балки.

— Уже скоро!

Джон Хемингс схватился за свою заячью лапку.

— Королева пока не в зале, — сказал Алан Раст. Он смотрел на центральный вход.

Смех из зала стал громче. Я приник вместе с Растом к щелке, чтобы взглянуть сквозь занавес. Гости заняли свои места, а слуги разливали вино. На сцене было темно. Народ продолжал смотреть на неё, но видел лишь два тяжёлых занавеса, свисавших с галереи менестрелей, один закрывал правую треть сцены, а другой — оставшуюся. На каждом занавесе была изображена пара белых колонн, стоявших с другой стороны нарисованной ниши, в которой располагалась нарисованная статуя. Занавес изображал для публики зал афинского дворца и скрывал накрытые марлей деревца граба.

Из буфетного коридора влетел слуга.

— Она идёт, — прошептал он, — она ​​идёт!

— О господи, — застонал Джордж Брайан.

Он сидел на артистическом сундуке, качаясь взад-вперёд и стиснув руки в молитве.

— Том, Перси! — позвал брат. — Зажгите свечи.

Том с Перси были из домашней прислуги лорда Хансдона, но в этот день стали нашими сценическими помощниками. Каждый зажёг тонкую свечу от свечей в артистической и исчез за занавешенными дверями. С каждой сцены стояло по пятьдесят больших церковных свечей высотой более трёх футов, из дорогого воска, чтобы королева не страдала от зловония жира.

— Деньги, — простонал лорд Хансдон, когда прибыли большие свечи, — это всего лишь деньги!

— Скажу музыкантам, что она идёт, — произнёс я и, не ожидая ответа, скрылся через заднюю дверь и вбежал по лестнице на галерею, только чтобы послушать, как королевские трубачи возвещают о её прибытии, прежде чем у меня появился шанс что-то сказать. Гости в зале встали, мужчины склонились, а женщины присели в реверансе. Музыканты Фила закончили играть.

Королева-девственница! В зал вошла Елизавета, одетая в сияющий белый шёлк и атлас, её рыжие волосы украшала диадема из яркого серебра с пылающими рубинами. Пелерина из горностая свободно спадала по плечам, не скрывая набелённую кожу груди, на которой мерцали бриллианты. Она шла медленно, высоко подняв голову, не замечая почтительных гостей, и вместе со своим кузеном, лордом Хансдоном, направилась к накрытому балдахином помосту. Спереди причёска открывала высокий, красивый лоб и белое гладкое лицо в обрамлении ярко-рыжих завитков и водоворотов густых кудрей.

— Это парик? — пробормотал Фил мне на ухо.

— Конечно, — прошептал я, — по возрасту она вполне может быть твоей бабушкой.

— Будь она моей бабушкой, — сказал он, — я бы был принцем Уэльским.

— Помоги господь валлийцам, — сказал я. За королевой следовали четыре фрейлины, а за ними шли невеста с женихом, оба уступающие в блеске Елизавете. Невеста — довольно милая в бледно-жёлтом с фиолетовым, жених — в тёмно-синем. За новобрачных шла родня, а когда королева поднялась по двум покрытым ковром ступенькам к отдельному столику, все остановились, и мужчины склонились в поклоне.

— Разве ты не должен устроить шум? — спросил я Фила.

— Нет, пока бабушка не села, — ответил он.

Двое слуг всё ещё зажигали свечи, медленно освещая сцену с разукрашенным занавесом. Королева села, а музыканты Фила снова начали играть, сначала негромко, поскольку гости вернулись на свои места и снова послышался ропот разговоров. Я стоял в тени и наблюдал, пытаясь не обращать внимания на нервное биение сердца каждый раз, когда думал о выходе на сцену. На столы подали ещё вина и серебряные блюда с обилием деликатесов. Семьи новобрачных заняли свои места, невеста с надеждой пристально смотрела на пустую сцену. Лорд Хансдон склонился над креслом королевы, слушая её слова, а потом выпрямился и кивнул Уолтеру Харрисону, а тот, в свою очередь, заговорил с Перси, слугой, зажигающим свечи с левой стороны сцены.