Георгий Свиридов - Время возмездия

Первым на помост поднялся Рокотов. Оператор показал его крупным планом. Рудольф всмотрелся. Загорелое, слегка скуластое, типично русское лицо. Волосы темные, волнистые. Лицо не отличалось особой красотой, но невольно вызывало симпатию. Этому немало способствовали живые, с веселой искоркой, карие глаза и мягкая, чуть застенчивая улыбка. В улыбке Рокотова было что-то знакомое. Рудольф вспомнил портреты первого космонавта Юрия Гагарина и скривил губы: похож!

Рудольф продолжал рассматривать русского — тот о чем-то разговаривал со своим тренером, — ничего боксерского в его облике не нашел, не было даже обычных «боксерских примет» — следов, оставляемых на лице жесткими ударами: брови целые, без шрамов, значит, не знал ранений; нос правильный, не деформирован; губы четко очерчены, без характерной припухлости и следов травм. Странное какое-то лицо, не боксерское, слишком уж чистое. Такие чистые лица, без профессиональных «штрихов», можно встретить разве что у боксеров малых весовых категорий, у «мухачей», легковесов. Но Рокотов боксирует в полутяжелом весе, где даже у среднего мастера сила удара достигает пятисот килограммов, не говоря уже о спортсменах экстра-класса. Странно…

И, как бы в противоположность Рокотову, негр Джефферсон Мелл на своем круглом лице имел все приметы, какие только мог оставить человеческий кулак, спрятанный в пухлой боксерской перчатке. Черный цвет кожи, иссиня-черный, в какой-то мере выполнял роль грима, приглушал и стушевывал рубцы и шрамы. При первом взгляде на Джефферсона в памяти оставались его белые, как снег, белки больших глаз и два ряда крепких зубов. Лишь присмотревшись внимательнее, можно было прочесть на лице боксера следы суровой и опасной спортивной профессии. Он хорошо помнил убийственный ответ одного олимпийского чемпиона. На вопрос незадачливого журналиста: «В чем вы видите разницу между боксером-любителем и боксером-профессионалом?» — тот ответил, и его слова облетели страницы многих спортивных газет: «Нагрузки одинаковые, а вознаграждение — разное!»

«Да, — думал Рудольф. — Статус любительства, записанный в Олимпийской хартии полвека назад, давным-давно устарел, утратил связь с реальным миром и стал прогнившим фиговым листом, которым все еще стараются заслонить трудно скрываемый профессионализм. Результаты и достижения в спорте так возросли, что просто немыслимо подняться на пьедестал почета без серьезной многолетней работы. Чтобы стать мастером ринга, надо потратить пять-шесть лет молодости, а в некоторых видах спорта, как, например, в фигурном катании и плавании, необходимо начинать чуть ли не с пеленок. Так какое же тут любительство? Наоборот, ранний профессионализм… Как в искусстве. Чемпионом стать потруднее, чем солистом в балете или в опере».

Не отводил глаз от угла ринга и Хельмут. Он узнал тренера Рокотова. Неужели это тот самый русский, с которым он боксировал в сорок четвертом, в Лейпциге? Наши пути опять переплелись…

Гонг прервал его размышления. На середину ринга вышел высокий седоголовый судья, одетый в традиционный белый наряд, и взмахнул рукой, — первый раунд.

— Рядом с черным крокодилом русский выглядит щенком, — заметил Рудольф, когда соперники сошлись в центре ринга.

— Не хотел бы я, чтобы ты оказался в зубах такого щенка, — парировал Хельмут.

— Распотрошу в первом же раунде!

Почти без подготовки, без разведки схлестнулись противники на дальней дистанции и закружились, как истребители в яростном воздушном бою. Рудольф, вцепившись в подлокотники кресла, хищно следил за перипетиями схватки. Сосредоточенный взгляд, напряженное внимание расширенных зрачков, которые, словно объективы кинокамер, схватывали и фиксировали в памяти каждую деталь полуфинального поединка, чтобы потом, перебирая и осмысливая ход предстоящего боя, найти уязвимые места и наметить пути к победе. Боксеры непрерывно атаковали. Темп нарастал.

— Смотри внимательнее! — Хельмут подвинулся к экрану телевизора.

Джефферсон легким красивым движением тела неожиданно уклонился от атаки русского и стремительно, со скачком вперед, нанес ему свой коронный, длинный крюк слева. Рокотов качнулся и, словно бы ему подставили подножку, мягко свалился на обтянутый жестким брезентом пол ринга.

— Все! Можно выключать, — произнес Рудольф и повернулся к тренеру. — Давай прокрутим пленки! Надо продумать схему боя.

— Не торопись!

И как бы в подтверждение слов тренера Рокотов неторопливо, словно он упал не от удара, а случайно споткнулся по дороге к противнику, приподнялся и стал на одно колено, опершись руками о пол. Судья, слегка наклонившись, прямо перед лицом русского растопыривал свои узловатые пальцы, показывая счет секунд:

— Четыре… шесть…

Операторы показали русского крупным планом. В глазах — ни отчаяния, ни страха. При счете «восемь» Рокотов пружинисто вскочил и поднял руки в боевое положение. Дальнейшие события произошли с молниеносной быстротой. Джефферсон, понимая, как важно не упустить момент и скорее закончить бой в свою пользу — ведь завтра в финале предстоит трудная схватка с опытным тигром ринга фон Шилленбургом, — бросился на русского, осыпая его градом могучих ударов. Это был ураган, смерч, готовый снести, сокрушить все на своем пути. Лицо негра пылало вдохновением и азартом боя. Глаза блестели.

Русский утонул в этом вихре, он еле успевал защищаться. Все ждали момента, когда боксер, не выдержав натиска, рухнет поверженным. И вдруг все кончилось. Многие даже не успели заметить, как это произошло. На ринге стоял один лишь Рокотов. Он стоял, чуть подавшись вперед и наклонив голову, словно дуб, встречающий порыв бури. Смущенно улыбался, как бы извиняясь и говоря: «Простите, я не хотел этого, но уж так получилось…»

А Джефферсон, могучий Джефферсон, трехкратный чемпион Великобритании, обладатель многих титулов, лежал огромной черной глыбой у ног русского. Он упал так неожиданно, словно у него из-под ног выбили почву.

Но Рудольф, его тренер Хельмут и те знатоки бокса, которые находились возле ринга или смотрели телепередачу, видели все.

Это был мастерский прием! Русский применил полузабытый и давно не применявшийся способ защиты — отбив ребром ладони перчаток противника, с одновременным, жестким и быстрым, словно вспышка, ударом. Рудольфу врезалось в память мгновенное движение плеча и взлет кулака. Если бы Рудольфа попросили назвать удар русского, то он наверняка бы задумался: как квалифицировать такой удар? Ибо он не был ни прямым, ни крюком, а чем-то средним, комбинированным, полукрюком, полупрямым. Но снайперским по точности и пушечным по силе…

Рудольф с неожиданным удивлением и настороженностью всматривался в русского. Тот по-прежнему извиняюще улыбался; грудь дышала ровно и спокойно, словно и не было напряженных драматических минут. От недоброго предчувствия у Рудольфа вдоль спины пробежал холодок.