Георгий Свиридов - Время возмездия

Дорога из деревни шла к оврагу и, свернув, тянулась вдоль обрыва. Кульга надеялся, что гитлеровцы на своих огромных тяжелых машинах не решатся штурмовать глинистый овраг. Так и произошло. Головной танк подошел к оврагу. Открылся люк, и из танка высунулся фашист.

— Я его сейчас подстрелю, как куропатку, — Щетилин схватил автомат.

— Отставить!

Сержант нехотя опустил автомат. Фашист скрылся в танке, и бронированная машина, круто повернув, двинулась вдоль оврага. За ней последовали остальные. На грязно-серых бортах виднелись черные кресты, обведенные белым кантом.

— Еще чуть-чуть. Пусть подойдут ближе…

Танки, гудя моторами и грохоча гусеницами, быстро двигались вдоль оврага. У танкистов нервы натянулись до предела. Каждый застыл на своем месте. Пушка «тридцатьчетверки» медленно двигалась вслед за первой машиной. Когда головной танк сравнялся с нашей позицией, Кульга выдохнул, нажимая спуск:

— Огонь!

Сухо грохнул выстрел, и над головным танком искристым фонтаном взметнулось пламя взрыва. Снаряд угодил под самую башню и заклинил ее.

— Есть! — радостно крикнул Щетилин, быстро заряжая орудие.

Новые снаряды, полученные перед выходом на позицию, делали свое дело. Хваленая крупповская сталь не выдержала. Второй снаряд, пробив бортовую броню, попал в снарядный ящик. Раздался оглушительный взрыв. Плоская квадратная башня с тяжелой длинной пушкой, подброшенная взрывной волной, отлетела в сторону. Танк охватило пламя. Огонь безжалостно уничтожил останки конструктора и рослого эсэсовца, начальника его личной охраны. Да, в тот момент танкисты даже и не подозревали, что точным попаданием нанесли такой непоправимый урон фашистскому танкостроению.

— По второй машине! Огонь!

Дым и бурое пламя плеснули из второй машины.

— По третьему! Огонь!

И третий танк запылал, словно он был сделан не из сверхпрочного металла, а из дерева и пакли. Гитлеровцев охватила паника. Они стали выскакивать из машин и спасаться бегством. Несколько последних танков, замыкавших колонну, поспешно дали задний ход. Но в четвертом танке, остановившемся чуть наискосок от нашей «тридцатьчетверки», решили принять бой. Развернули башню, и тяжелый одноглазый ствол начал шарить по кустам, ища замаскированного врага. Исход боя решали секунды.

— По четвертому!

Но из жерла пушки противника выплеснулось яркое пламя. Земля качнулась под «тридцатьчетверкой». Осколки и комья земли застучали по броне.

— Гусеницу перебило! — услышал Кульга в шлемофоне голос Мингашевой. — Левую гусеницу!

«Врешь, не уйдешь, — Григорий, стиснув зубы, быстро наводил орудие. — Врешь, скотина».

Они выстрелили одновременно. Кульга, может быть, на какую-то долю секунды раньше. Он видел, как снаряд попал, разворачивая броню. И в то же мгновение страшный взрыв подбросил тяжелую машину, огненный смерч ворвался в танк, а что-то горячее и острое вошло в тело Григория, обжигая кипятком. Он потерял сознание…

Гитлеровские танки, выпустив еще несколько снарядов, больше не сопротивлялись. Они попятились назад, в деревню.

Илья Щетилин, придя в себя, сразу же почувствовал, что задыхается в дыму. Танк горел. Надо скорее выбираться из него! Он схватил командира за плечи и с ужасом почувствовал, что тело Кульги стало неестественно легким. И тут же сообразил, что тянет лишь верхнюю часть туловища…

Щетилин, не чувствуя, как языки пламени охватили его со всех сторон, спустился вниз. Плечо Мингашевой было в крови. Она была без сознания. Открыв люк, Щетилин, напрягая последние силы, стал вытягивать обмякшее тело механика-водителя.

Едва он вытащил ее из танка и отволок в сторону, как раздался мощный взрыв, и «тридцатьчетверка» превратилась в огненный факел. «Взорвались баки с горючим», — машинально определил Илья, а потом пошли рваться снаряды, и огненный факел вздрагивал, как живой. Стянув с себя дымящуюся куртку, Илья стал ею сбивать пламя с Мингашевой. Сбив пламя с Галии, Илья повалился на землю и стал кататься по траве, гася на себе огонь… Он видел, что на подмогу им, стреляя на ходу, шли «тридцатьчетверки» батальона Шагина.

Тайна грозных «королевских тигров» перестала существовать.

А после войны, когда разбирали архив последней штаб-квартиры Гитлера, стало известно, что офицеры генерального штаба так и не решились доложить фюреру о разгроме особого батальона тяжелых танков и о бесславной гибели конструктора «королевских тигров», зловещего «панцерфатера» — «отца танков» — барона Вильгельма фон Шилленбурга.

Миклашевский заснул лишь перед рассветом. С вечера он напряженно ждал, вслушиваясь в каждый посторонний звук: не стучат ли по коридору кованые каблуки казенных сапог? Потом понял: нет, не предала. Оставалось ждать утра — поможет или нет?

За окном весело чирикали воробьи, и какая-то пичуга, примостившись на ветке, подавала свой голос. Госпиталь ожил. Задвигались ходячие больные. Приятным и вкусным пахнуло из кухни. Наконец в палату вошла санитарка Мари. Необычно хмуро поздоровавшись, ни на кого не глядя, стала двигать мебель, вытирая шваброй пол. Миклашевский напряженно ждал. Вот она подошла к его кровати. Быстро шаркая влажной тряпкой, протерла под койкой. На лице — каменное выражение. Кончив свою работу, взяла ведро и вышла. У Игоря опустились руки. Он отвернулся к стене, закрыл глаза: будь что будет!

— Больные, пора умываться, делать утренний туалет, — пропела мелодичным голосом дежурная сестра. — Ходячие идут сами, а лежачим сейчас принесем воды, мыло и полотенца.

Миклашевский, накинув на плечи больничный халат, двинулся к выходу, опираясь на палочку. В конце длинного коридора санитарка Мари вытирала тряпкой подоконник. Ему показалось, что она кого-то ждала. Опять мелькнула надежда. Миклашевский направился в ее сторону. Когда поравнялся и хотел открыть рот, женщина, не оглядываясь, тихо произнесла по-русски:

— Идите скорее вниз, к кухне. Там ждет садовник.

Миклашевский хотел произнести слова благодарности, но санитарка, повернувшись к нему спиной, пошла по коридору. Игорь, смиряя волнение, направился к лестнице. Спустился вниз и в подъезде лицом к лицу столкнулся с главным хирургом. Тот входил в госпиталь в военной форме, которая сидела на нем чуть мешковато, держа в руке пухлый кожаный портфель и пачку свежих газет. Увидев Миклашевского, остановил его:

— Мой дорогой Фриц, я бы не рекомендовал вам делать прогулку в такой ранний час. Потрудитесь вернуться в свою палату!

— Хорошо, доктор. Вы правы, — ответил Миклашевский, мысленно посылая его ко всем чертям. — Я только сделаю свои триста шагов и тут же вернусь.

— Тренируете ногу?

— По вашему совету.