Георгий Свиридов - Время возмездия

Француз Жан Долье действительно оказался, как предупреждал Позер, «неудобным» соперником. Это Валерий почувствовал в первом же раунде.

Невысокий, кряжистый, с длинными руками, он как-то странно вел себя на ринге. То ли сказывалась слабая подготовка к турниру, то ли нервозность, и Жан бестолково бегал по рингу, прятался в угол, закрываясь в глухой защите, и изредка, без подготовки, бросался вперед бессмысленно и сумбурно. Рокотов спокойно встречал наскоки француза и одним-двумя ударами тут же охлаждал его пыл. Однако Валерий не знал, что делать, когда тот уходил в глухую защиту.

Миклашевский знал, что надо делать в таких случаях. Но подсказывать нельзя. За это, чего доброго, рефери может боксеру сделать предупреждение, а боковые судьи вычтут набранные очки. Оставалось лишь одно — ждать окончания раунда.

По нашим правилам, судья на ринге в таких случаях останавливал бой ввиду явного преимущества. А здесь сухопарый англичанин во втором раунде остановил поединок и сделал Рокотову предупреждение за «неведение боя».

Получив незаслуженное наказание, Валерий вспылил и шагнул к французу. Тот стоял в глухой защите. Защита его была типичной для профессионалов: Жан держал руки горизонтально, закрывая ими лицо и живот, выставив вперед острые локти. Валерий в горячке провел пулеметную серию, и острая боль обожгла большой палец. «Напоролся на локоть!» — мелькнула мысль, но удержать себя он уже не мог. Один из ударов Рокотова прошел сквозь перчатку француза, которую тот держал у своей скулы.

У Жана слегка дрогнули ноги, и он сам, чуть улыбаясь, опустился на одно колено. Судья-англичанин вынужден был открыть счет.

При счете «семь» француз встал и, не приняв боевой стойки, шагнул к Рокотову, дружески протягивая руки:

— Бокс — но!

Он отказывался от продолжения поединка, его, видимо, вполне устраивала и бронзовая медаль. Жан сам поднял руку Валерия, объявляя его победителем, потом они обнялись и, сопровождаемые аплодисментами, покинули ринг.

А к ночи у Рокотова вздулся палец. Тот самый большой палец левой руки, который был поврежден еще в Лондоне. Ни примочки, ни согревающие парафиновые ванны не помогали. Вся кисть пылала огнем.

Валерий уснул далеко за полночь, да и то после таблеток снотворного.

А Миклашевский и Виктор Иванович, запершись в номере старшего тренера, не спали до рассвета, обсуждая создавшееся положение. Может, не стоит рисковать и нужно запретить Рокотову выходить на финальный бой? Серебряная медаль тоже почетна.

Утром, после бессонной ночи, старший тренер в присутствии Миклашевского объявил Рокотову свое решение: на финал не выходить!

Валерий, ничего не понимая, смотрел то на Виктора Ивановича, то на Миклашевского. Потом вскочил и, жестикулируя, стал доказывать, что он хорошо себя чувствует, палец не болит, — Рокотов сжал кулак, показывая, что, мол, все в порядке и он готов боксировать.

— Всего пару месяцев назад ты встречался с Шилленбургом на лондонском турнире, — сухо остановил его Виктор Иванович. — И проиграл. Зачем рисковать сейчас?

Но Рокотов не думал соглашаться с их решением. Он настаивал. Да, тогда он проиграл, но проиграл по очкам в равном бою. Двое из пяти судей дали победу ему, Рокотову. И эти месяцы он готовился к реваншу. Он знал, что их пути скрестятся на берлинском ринге. Разучил новые комбинации, подготовил тактические варианты.

— Валера, все это так. Но ты сейчас, по сути дела, с одной рукой, — Миклашевский говорил с сочувствием. — Левая, с разбитым пальцем, по сути дела, вышла из строя. А бой предстоит тяжелый.

Надеяться, конечно, было не на что. Тренеры взвесили все шансы. Бокс есть бокс. И мечты о победе при создавшемся положении, мягко говоря, выглядят мальчишеством и авантюризмом.

Виктор Иванович так и сказал: «Это пахнет мальчишеством и авантюризмом», когда Рокотов продолжал настаивать. Тренеры знали, что чудес не бывает и за один день никакими компрессами и парафиновыми ваннами кисть полностью не восстановить.

— Серебро у тебя в кармане независимо от того, выйдешь ты на ринг или не выйдешь, — повторил Виктор Иванович. — Зачем рисковать?

— Двадцать лет назад, в мае, тут шли рукопашные, — глухим голосом произнес боксер. — И мой отец был…

— После такого боя кисть и за год не вылечишь, — перебил его Миклашевский. — Понимать надо.

— Тут за каждую улицу… За каждый дом… Вы же знаете! — Валерий вынул из кармана письмо. — Мать пишет…

— Все мы хлебнули в войну. Давай лучше будем думать о будущем.

Разговор был долгим и трудным. Рокотов упрямо твердил свое. Никакие доводы его не убеждали. Виктор Иванович в конце концов махнул рукой:

— Ладно. Только парь кисть до самого вечера. И массируй… Там посмотрим.

А в коридоре, когда вышли из номера, сказал Миклашевскому:

— К вечеру перегорит и станет благоразумнее. Ну, если будет упрямиться, ладно, пусть выходит на ринг, только ты держи полотенце наготове. Понял?

Игорь Леонидович кивнул.

Стена, отделявшая раздевалки от огромного зала, не могла заглушить рев трибун, и он доносился, глухой и тревожный, то стремительно нарастая, то вдруг затихая, как далекий гул в горах. Там, за стеной, идут финальные поединки, разыгрываются золотые медали первенства Европы.

В раздевалках пусто. Остались лишь те, кому выходить на ринг, да их тренеры.

В одной из раздевалок — узкой и длинной комнате — около большого зеркала Валерий Рокотов мягко движется на носочках, ведет «бой с тенью». Ему скоро выходить на ринг. Он в боевой форме — в белых трусах и в майке, сверху накинут теплый халат. Валерий нетерпеливо поглядывает на квадратные электрические часы, укрепленные над дверью. Стрелки почему-то движутся очень медленно.

Вчера вечером, перед последними боями, Василий Задонченко, ленинградец, комсорг команды, собрал всех в своем номере.

— Ребята! В Москве мы всей десяткой вышли в финал и завоевали шесть золотых медалей. Здесь, в Берлине, пробиться удалось только нам, восьмерым. Неужели выступим хуже, чем дома?

Пока все идет хорошо. Пятую медаль принес Виликтон Туранов. Сейчас начнет работать Василий, а потом его, Валерия, черед.

Валерий следит за своими движениями в зеркале, словно от чистоты их исполнения зависит исход поединка. Игорь Леонидович, искоса поглядывая на боксера, возится с миниатюрным приемником, стараясь настроить его на московскую радиостанцию. Он мысленно ругает себя за беспринципность, за слабохарактерность, за то, что «идет на поводу у спортсмена». Нужно было настоять на своем, запретить Рокотову выходить на ринг. Утром на очередном взвешивании врачи отстранили бы его без разговоров, а тут… Наконец тренеру удается поймать волну, и сквозь радиопомехи в раздевалку врывается сильный женский голос, величаво-задумчивый и нежный.